8. СЛЕДОВАТЕЛЬ СОКОЛОВ. ПЕШКОМ ЧЕРЕЗ ДВА ФРОНТА

Тре­тий, «кол­ча­ков­ский» сле­до­ва­тель «Де­ла Ро­ма­но­вых» Н. А. Со­ко­лов

В НАЧАЛЕ ЗИМЫ в Ека­те­рин­бур­ге поя­вил­ся стран­ный и да­же по­доз­ри­тель­ный субъ­ект – ху­дой, об­рос­ший, од­но­гла­зый. Дру­гой его глаз был стек­лян­ный.

Он по­сто­ял у вхо­да в трак­тир на 1-й Береговой улице, изу­чая вы­вес­ку, на ко­то­рой на­ри­со­ван бу­рый мед­ведь с го­ло­вой боль­ше ту­ло­ва и над­пись: «Трак­тиръ Си­бир­скiй Миш­ка. За­хо­ди, вы­пей, за­ку­си!» По­раз­мыш­лял, по­том неловко, хромая на обе ноги, спус­тил­ся вниз по сту­пень­кам и уст­ро­ил­ся за пус­тым, без ска­тер­ти, сто­лом в даль­нем уг­лу.

Ос­мот­рел­ся. Изу­чил свои кар­ма­ны, вы­та­щил не­сколь­ко из­мя­тых «ке­ре­нок», горстку ме­лочи… Вздохнул, по­звал по­ло­во­го, про­бе­гав­ше­го ми­мо, − один раз, второй:

− Человек! Че­ло­век, черт бы тебя побрал!..

− Сей мо­мент, ува­жае­мый! − каждый раз ве­се­ло от­зы­вал­ся по­ло­вой и бе­жал даль­ше.

Толь­ко че­рез пол­ча­са он ос­та­но­вил­ся у сто­ли­ка од­но­гла­зо­го, который уже стал на­ли­вать­ся зло­бой.

– Чего-то же­лае­те, гос­по­дин-гра­ж­да­нин хо­ро­ший? Али как?

Незнакомец замешкался с ответом, задумался нерешительно.

− Иль, может, на самом деле ни­че­го вам тут не нуж­но? – на­гло ос­ве­до­мил­ся ма­лый, раз­гля­ды­вая обод­ран­ное паль­то кли­ен­та. – Тогда лучше вам в дру­гое за­ве­де­ние. Так не­да­ле­че за­ку­соч­ная для ям­щи­ков. На Второй Береговой.

– Вы­сек бы я те­бя за твои со­ве­ты! – прорычал од­но­гла­зый. – Или в хо­лод­ную на не­дель­ку... Рас­пус­ти­лись тут! Со­всем об­на­гле­ли при боль­ше­ви­ках.

– Во­ля ва­ша, гос­по­дин-гра­ж­да­нин, как ска­же­те… – ма­лый со­стро­ил оби­жен­ную ро­жу, но по ней бы­ло вид­но: будь его во­ля, та­ко­го гос­тя он и на по­рог не пус­тил бы. Хо­тя в трак­ти­ре со­би­рались не баре и не буржуи, а люд, в ос­нов­ном, про­стой − ра­бо­чие с Верх­не-Исет­ско­го зав­ода, с фаб­ри­ки Зло­ка­зо­вых, железнодорожники; бы­ва­ли и ста­ра­те­ли, но боль­ше все­го кре­сть­ян из ок­ре­ст­ных сел. Да еще го­род­ские из­воз­чи­ки, как до революции – ли­ха­чи, ло­мо­вые и вань­ки.

Ли­ха­чи – снова в ла­ко­вых ан­глий­ских ко­ля­сках на рес­со­рах и на ре­зи­но­вом хо­ду, запряжённых па­рой, а то и трой­кой, но­си­лись по ули­цам, возили бо­га­тую пуб­ли­ку, и, как при царе, гроз­но ряв­ка­ли: «По­стор-р-о-нись!.. Дер­жи пр-р-р-ава!» Людишки едва ус­пе­вали вы­ска­ки­вать из-под ко­пыт сы­тых и та­ких же наглых, как ку­че­ра, ло­ша­дей, кованных мас­сив­ны­ми под­ко­ва­ми и сверкающих разукрашенной сбруей.

Ло­мо­вые не­то­ро­п­ли­во раз­во­зи­ли гру­зы на сво­их би­тю­гах, силь­но, впрочем, по­ху­дев­ших: и овес ку­сал­ся, и се­но. Не­кому па­хать, се­ять и жать. Ты­ся­чи му­жи­ков ис­треб­ле­ны на вой­не. Много безотказных крестьянских ло­ша­док тоже уш­ло на фронт – по моб­или­за­ции. Никого из военного чи­нов­ни­че­ст­ва не заботило, как бу­дут вы­жи­вать кре­сть­ян­ские се­мьи, большей частью многодетные, по­те­ряв­шие и кор­миль­цев, и ло­шадей. Без ло­ша­ди, а не дай Боже, еще и без ко­ро­вы – со­всем ни­ку­да. Во многих семьях па­ха­ря­ми ста­ли ба­бы – од­на у со­хи, дру­гая в упряжке вме­сто ло­ша­ди, толь­ко что без хомута, чересседельника и во­жжей.

Вань­ки из извозчиков – са­мые бес­прав­ные и за­пу­ган­ные. Мно­гие в го­ро­де не живут по­сто­ян­но, а на­ез­жа­ют из ок­ре­ст­ных сел. Во­зят клиентов на ста­рых ко­лы­ма­гах, то­щи­ми ло­ша­ден­ка­ми. Ка­жет­ся, ске­лет в коляску за­пря­жен, а не ло­шадь. И ни­че­го, чуть не па­да­ют лошадки, а все равно молча и старательно тянут и да­же на се­но себ­е за­ра­ба­ты­ва­ют.

Вань­ки бо­ят­ся все­го и всех. Рань­ше боя­лись го­ро­до­вых, те­перь ми­ли­цио­не­ров. Не име­ешь го­су­дар­ст­вен­но­го ре­ги­ст­ра­ци­он­но­го но­ме­ра – пла­ти. Ло­шадь сбро­си­ла на про­спек­те на­воз­ные яб­ло­ки – пла­ти. Ха­ря по­доз­ри­тель­ная – пла­ти. Пья­ным во­зишь кли­ен­тов – пла­ти. Трез­вым – еще ху­же, со­всем по­доз­ри­тель­ный, пла­ти… Остановился у трак­ти­ра или рес­то­ра­на, чтоб ночного седока под­хва­тить, – пятак швей­ца­ру. Не заплатишь − пошел вон, а то швейцар еще и в ры­ло даст.

По ве­че­рам и ночью вань­ка берет пья­ных клиентов и не зна­ет никогда, за­пла­тит пас­са­жир обе­щан­ный гривенник или нет. Хо­ро­шо, ес­ли и вздумал не платить, так просто уйдет. Иные же гос­по­да, осо­бен­но, из во­ен­ных, совсем не лю­бят о день­гах рас­су­ж­дать, гневаются. Отмерит ваньке кулаком в челюсть, р­явк­нет: «Я за те­бя, мер­зав­ца, кровь про­ли­ваю на фрон­те, а ты с меня еще денег требу­ешь, под­лец!» А вот который клиент попадается из на­лет­чи­ков, тот и пу­лю в лоб бед­но­му вань­ке может пус­тить. И уй­дет не торопясь. Уже бывало такое. Волноваться убийце не о чем: по­ли­ции нет в России уже третий год. Вместо нее но­во­при­ду­ман­ная ми­ли­ция из гим­на­зи­стов и сту­ден­тов. Толку от мальчишек никакого, эти милиционеры боят­ся разбойного лю­да еще больше, чем бессловесный вань­ка.

Но недавно появились совсем другие, грозные милиционеры − из уголовных: кар­ман­ни­ки, фар­ма­зон­щи­ки, до­мушни­ки, мед­ве­жат­ни­ки, гра­би­те­ли и да­же ду­ше­гу­бы. И бе­рут их на служ­бу, без во­про­сов, всех бе­рут. Де­вать­ся белым революционным властям не­ку­да – прежних полицейских чинов зачислять нельзя, у них поражение в правах. Так что раб­отать не­ко­му, а ох­ра­нять по­ря­док − тем бо­лее.

Появились на темных улицах и неизвестные доселе фу­ли­ганы. Из под­рас­таю­щих, чаще из без­от­цов­щи­ны. Мо­ло­дым шакалам, главное, раз­влечь­ся – мо­рду про­хо­же­му на­чи­стить смеха ради, без зубов ос­та­вить. Заодно и кошель пощупать. Или барыне какой господскую морду ножичком отметить крест-накрест. Если несговорчива и не желает по-доброму побрякушки отдать. Такие фулиганы многим дев­кам очень нравятся своей открытой жестокостью, которую полудеревенские дуры принимают за смелость и молодечество. Чем неотразим фулиган, так тем, что у него всегда в кармане денежка. Может хоть каждый день в портерную зазноб своих водить, одаривать, как настоящих барышень: то сережки, то колечко, дорогое зеркальце или пудреницу с настоящей французской пудрой. А то принесет платье – дорогое, бархатное, еще сохраняющее тепло и сногсшибательный заграничный аромат духов бывшей хозяйки, какой-нибудь барыни или буржуйки.

У «Сибирского Мишки» сиживает и ку­пе­че­ст­во. Те­перь многие из них не купцы, а мешочники и спекулянты. Во­зят контрабандой прод­оволь­ст­вие из де­ре­вень и на чер­ном рын­ке за­ши­ба­ют сумасшедшие деньги. Сам му­жик в го­род продовольствие, прежде всего, хлеб сейчас не ве­зет. На­до хлеб сда­вать по твер­дым це­нам, их еще Ке­рен­ский ус­та­но­вил. Но после этих цен на вырученное мало что купишь. В городе дороговизна стала просто беспощадная. И никакие комитеты по дороговизне, созданные еще Временным правительством, ничего не могут. На все цены подскочили до облаков. На керосин, на мануфактуру, посуду, гвозди, топоры, косы, спички, соль, готовую обувь, на материю разную, на кожу − да на все, даже на селедку. Ме­ры ов­са в иной день без досады не ку­пи­ть, по­езд­ка на ярмарку об­хо­дит­ся до­ро­же выручки. Потому мужик и выжидает хороших цен на хлеб, а пока гноит зерно в ямах, прячет от реквизиторов – сначала от Керенского, потом от красных, теперь от белых.

За­ска­ки­ва­ют к «Сибирскому Мишке» по при­выч­ке чи­нов­ни­ки из город­ско­го су­да и прокуратуры. Оп­ро­ки­нуть рюм­ку кол­ча­ков­ской мо­нопольки и закусить стерлядкой или вонючим, но очень любимым местными деликатесом – омулем, квашенным в бочке. Суд и прокуратура со­всем ря­дом, че­рез три до­ма, за пло­ща­дью.

Но этот бродяга со стек­лян­ным гла­зом, при­чем чер­ным (жи­вой-то глаз се­рый), с ли­ло­во-крас­ны­ми от­мо­ро­жен­ны­ми уша­ми, − не­по­нят­ный. Уши тор­чат из-под ра­бо­че­го кар­ту­за, но ра­бо­чие картузы так не но­сят. Или он из паровозного депо?

«Нет, − решил половой. − Не рабочий. По сторонам так и зыркает. Значит, есть что скрывать и бояться. Определенно, боль­ше­вик. Шпи­он, ста­ло быть. Ла­зут­чик. Пла­стун. Как бы пат­руль­ных не­за­мет­но клик­нуть?..»

По­се­ти­тель что-то учу­ял в мол­ча­нии по­ло­во­го – слишком внимательно тот рассматривает гостя. И злоб­но зырк­нул на малого го­ря­щим гла­зом.

Ма­лый при­твор­но опус­тил взгляд. И тут уви­дел под сто­лом но­ги гос­тя. Старые грязные лап­ти по­се­ти­те­ля бы­ли по кра­ям по­кры­ты чер­ной кор­кой. Снег под ни­ми та­ял, пре­вра­ща­ясь в ро­зо­вую лу­жи­цу.

«Гос­по­ди! Мать че­ст­ная, но­ги-то!.. Как сбил!.. – без­звуч­но ах­нул по­ло­вой. – От­ку­да ж ты явил­ся, бро­дя­га? Нет, не боль­ше­вик. Или он? Вот полковнику Зайчеку интересно будет…»

– Так бе­рем что-ни­будь, ува­жае­мый? – теперь не нагло, а почти сочувственно спросил по­ло­вой. – Или не решили? Тогда я попозже подойду. («Надо все-таки ми­ли­цио­не­ра не­за­мет­но по­звать»).

Но не успел яв­но-тай­ный боль­ше­вик и рта от­крыть, как за спи­ной по­ло­во­го раз­дал­ся соч­ный баритон.

– Ни­ко­лай Алек­сее­вич! Род­ной вы мой! – вос­кли­цал уса­тый, не­боль­шо­го рос­точ­ка су­дей­ский чинов­ник в старом вицмун­ди­ре. Он ши­ро­ко улы­бал­ся и про­тя­ги­вал бро­дя­ге обе ру­ки.

Тот не ше­вель­нул­ся. Мрач­но свер­лил су­дей­ско­го един­ст­вен­ным гла­зом.

По­ло­вой от­сту­пил на несколько шагов, по­гля­дывая на дверь, и все не мог ре­шить, что ему де­лать сей­час − бежать за милиционером или дождаться заказа.

– Ужель не уз­на­ли? – удивился и даже обиделся чи­нов­ник.

От­мо­ро­жен­ный про­дол­жал мрач­но и глу­хо мол­чать. Уса­тый чуть ше­вель­нул в воз­ду­хе паль­ца­ми, и ма­лый, слов­но черт из та­ба­кер­ки, вмиг ока­зал­ся ря­дом.

− Стул, − приказал судейский.

Второй стул тоже явил­ся мгно­вен­но, слов­но из воз­ду­ха.

− Ни­как не вспоми­на­ет­ся? Ус­та­ли, вид­но. Из­да­ле­ка, по­хо­же, до­би­ра­лись, – су­дей­ский как бы за­щи­тил од­но­гла­зо­го от са­мо­го се­бя. – Я Сер­ге­ев, су­деб­ный сле­до­ва­тель. Мы же вме­сте учи­лись, Ни­ко­лай Алек­сее­вич. Не мо­гу не уз­нать од­но­ко­рыт­ни­ка Со­ко­ло­ва и пройти мимо! Или… оши­ба­юсь? То­гда про­шу ве­ли­ко­душ­но про­стить за бес­по­кой­ст­во.

– Уз­нать я вас уз­нал… – рез­ким и скри­пу­чим фаль­це­том вы­го­во­рил од­но­гла­зый. – Толь­ко что не сра­зу, Иван Алек­сан­д­ро­вич, не обес­судь­те. Тут про се­бя за­бу­дешь, кто есть…

– От­ку­да же вы? – спро­сил Сер­ге­ев, присаживаясь. – Ка­ким сча­ст­ли­вым све­том?

– Из са­мой Пен­зы. Сча­ст­ли­вым пе­шед­ра­лом.

Судебный следователь И.А. Сергеев

Сер­ге­ев да­же при­встал от изум­ле­ния. Снова сел, бро­сил ко­рот­кий взгляд под стол, то­же уви­дел ок­ро­вав­лен­ные лап­ти, по­ра­зил­ся. Вздох­нул и по­ка­чал го­ло­вой.

– Из са­мой Пен­зы? Не­у­же­ли? И пеш­ком?..

– Я же яс­но ска­зал: пе­шед­ра­лом! – раз­дра­жен­но по­вто­рил од­но­гла­зый. – Но­га­ми – вот эти­ми!

– И уши…

– А что уши? – спро­сил од­но­гла­зый, при­кос­нул­ся к пра­во­му и по­мор­щил­ся. – От­мо­ро­зил, ко­неч­но, – кри­во ус­мех­нул­ся он. – Ни­че­го! Ес­ли бо­лят, зна­чит, не от­ва­лят­ся.

– Так-с! – су­дей­ский решительно по­вер­нул­ся к по­ло­во­му. – Не­си-ка, лю­без­ный, нам… Ну, там гра­фин­чик для на­ча­ла. Па­юс­ной два пор­цио­на, по­том щей, толь­ко се­го­дняш­них и с ог­ня. Гурь­ев­ской, ко­неч­но, две. Да не за­будь к гра­фин­чи­ку кас­пий­ских стер­ля­док в лавровом маринаде, а к ним бе­лу­жий бок – то­же на двоих…

По­ло­вой гля­нул по сто­ро­нам и тяж­ко вздох­нул, сотворив плаксивую рожу.

– Из­ви­ня­юсь, гос­по­да, но ни­че­го из деликатеса не­ту. Щи вот мо­гу. Боль­ше ни­как. Каша есть, монополька. Ни икры, ни стерляди, ни белуги. Всё.

– Как так всё?– уди­вил­ся су­дей­ский. – Мне-то не ври, Ер­молай! Нас­квозь те­бя, шельмеца, ви­жу. Третье­го дня еще все бы­ло!

– Так то было третье­го, правда ваша. А нон­че ни­че­го. Вчера не бы­ло при­во­за. И сегодня. Крас­ные за­се­ли в Аст­ра­ха­ни. Свои ры­ба­ки то­же не при­во­зят – бе­лых бо­ят­ся, что арестуют. За спекуляцию.

– Да что же это та­кое? – рас­те­рян­но про­го­во­рил су­дей­ский, ог­ля­дев­шись по сто­ро­нам.

– Ни­че­го не­ту, – по­вто­рил по­ло­вой.

Но скло­нил­ся к са­мо­му уху Сер­гее­ва и про­шеп­тал:

– Вот еже­ли за цар­ские… ни­ко­ла­ев­ки зо­ло­тые, то для та­ких гос­под мож­но и най­ти.

– Что-о-о? – взре­вел су­дей­ский. – Что ты ска­зал, об­ра­зи­на? Ах ты, под­лец! – он схва­тил по­ло­во­го за ухо, по­тя­нул вниз и стал вы­кру­чи­вать. − Ни­ко­ла­ев­ки те­бе? Империалы золотые? Ца­ря вы­жи­да­ешь, уш­куй­ник!.. Го­во­ри: мно­го вас тут, из­мен­ни­ков, мо­нар­хи­стов про­даж­ных в трак­ти­ре сидит? В ост­ро­ге сгною!

– Ви­но­ват! – за­во­пил по­ло­вой. – Ви­но­ват, ва­ша ми­лость Иван Алек­сан­д­ро­вич! Не так вы меня по­ня­ли!

– Все я пра­виль­но по­нял, раз­бой­ник!

– Ка­юсь, не так ска­зал! Не то сло­во, по глу­по­сти. Оно са­мо вы­ле­те­ло!.. И откуда, проклятое, взялось! Не так по­ня­ли, гос­по­дин су­дья!

– А как на­до по­ни­мать? – по­ин­те­ре­со­вал­ся Сер­ге­ев и по­тя­нул ухо ни­же.

– Так, что с дру­гих, с не­хо­ро­ших и недостойных гос­тей − с боль­ше­ви­ков или эсеров − и зо­ло­тые мож­но стре­бо­вать, а с достойных гос­под, особенно, из судейских, грех во­об­ще день­ги брать. Всё сей­час я ми­гом! За лю­бые, и за «си­бир­ки» то­же.

Но су­дей­ский по­тя­нул ухо еще ни­же.

– От­пус­ти­те его, Сер­ге­ев, – хри­п­ло про­го­во­рил бро­дя­га. – Пусть хоть щей прине­сет. По­чему-то есть за­хо­те­лось. Еще два дня на­зад. А вы как?

– И я то­же го­ло­ден, как зверь! – ра­до­ст­но за­ве­рил Сер­ге­ев. – Как волк зи­мой! Как Ми­но­тавр! Как цик­лоп По­ли­фем! То­же не зав­тра­кал. Во­шел вот сей­час, сра­зу вслед за ва­ми... Но ка­кая уди­ви­тель­ная встре­ча! В на­ши вре­ме­на все друг дру­га толь­ко те­ря­ют, на­хо­дит ма­ло кто.

Он раз­жал паль­цы, и ос­во­бо­ж­ден­ный по­ло­вой от­ско­чил на безо­пас­ное рас­стоя­ние.

– За­пом­ни, ми­зе­рабль! – вну­ши­тель­но зая­вил ма­ло­му Сер­ге­ев. – Ты дав­но жи­вешь не в рос­сий­ской им­пер­ской сат­ра­пии, не в крас­ной жи­дов­ской ма­ли­не «ре-се-фе-се-ре». А в воль­ной Си­бир­ской рес­пуб­ли­ке под на­ча­лом его вы­со­ко­пре­вос­хо­ди­тель­ст­ва Вер­хов­но­го пра­ви­те­ля всей Рос­сии контр-ад­ми­ра­ла Кол­ча­ка Алек­сан­д­ра Ва­силь­е­ви­ча. Только ляпни мне еще раз про Кро­ва­во­го Ни­ко­ла­шку! Ни­ка­ких «ни­ко­лае­вок», под­лец! Все цар­ское от­ме­не­но. На­все­гда. Хо­ж­де­ние име­ют толь­ко свои, на­род­ные, так ска­зать, «кол­ча­ков­ки»! – он улыб­нул­ся Со­ко­ло­ву и по­яс­нил: – Так в на­ро­де на­зы­ва­ют но­вые день­ги. Еще «си­бир­ками».

– Ми­гом, гос­по­да-гра­ж­да­не, я ми­гом! – за­ве­рил по­ло­вой и ис­чез в бу­фет­ной.

− Чтоб че­рез две се­кун­ды всё на сто­ле! − крик­нул вслед Сер­ге­ев

– Вы что, Сер­ге­ев, все­рь­ез? – мрач­но спро­сил Со­ко­лов. – Так уве­ре­ны?

– При­не­сет, при­не­сет! Ни­ку­да не де­нет­ся.

– Я о дру­гом.

– О чем же?

– О том, что цар­ские день­ги от­ме­не­ны. Навсегда. И что эти… «кол­ча­ков­ки» хо­дят на­рав­не?

– Гм, – каш­ля­нул Сер­ге­ев. – Не на­рав­не, Николай Алексеевич, а са­мо­стоя­тель­но. Де­неж­ные би­ле­ты но­во­го де­мо­кра­ти­че­ско­го го­су­дар­ст­ва − Сибирской республики. Это мо­мент прин­ци­пи­аль­ный. Нам еще не хва­та­ет своей на­лич­но­сти, так что ино­гда и «ке­рен­ки» идут, – он хлоп­нул се­бя по ле­вой сто­ро­не вицмун­ди­ра, под си­ним сук­ном ко­то­ро­го яв­ст­вен­но про­сту­па­ли очер­та­ния тол­сто­го бу­маж­ни­ка. − Но это временные трудности.

− Раз­ве зо­ло­то на зем­ле от­ме­ни­ли?

− На зо­ло­тых «ни­ко­ла­ев­ках» − на­род­ная кровь, − вну­ши­тель­но сообщил Сер­ге­ев.

− Да не­у­же­ли? − злоб­но хо­хот­нул Со­ко­лов. − Как толь­ко вам, Сер­ге­ев, и ва­шим боль­ше­ви­кам с эсе­ра­ми уда­ет­ся ее там раз­гля­деть?

Су­дей­ский улы­б­нул­ся и ска­зал дру­же­ски-уко­риз­нен­но:

− Ни­ко­лай Алек­сее­вич, го­луб­чик! Ну, ка­кой же я эсер? Я все­гда со­чув­ст­во­вал од­ной пар­тии − кон­сти­ту­ци­он­ных де­мо­кра­тов, то есть партии народной свободы. Но толь­ко со­чув­ст­во­вал. Иногда. А те­перь, ко­гда в Си­би­ри, на­ко­нец, твер­дая за­кон­ная власть, ко­гда до­ж­да­лись, на­ко­нец, Вер­хов­но­го пра­ви­те­ля, на­род­но­го дик­та­то­ра – бес­пар­тий­но­го, ме­ж­ду про­чим! Теперь кадеты мне не интересны. Так что я то­же бес­пар­тий­ный − так луч­ше для Рос­сии.

– Знае­те, быв­ший кол­ле­га, − про­го­во­рил Со­ко­лов с от­вра­ще­нием. − Я, по­жа­луй, пой­ду. Мне ну­жен штаб ад­ми­ра­ла.

− Как так? Не­со­ло­но хле­бав­ши? А щи куда? Графинчик? Закусочка?

− И сред­ст­ва, дос­та­точ­ные для ва­ми за­ка­зан­ного, мной не пре­ду­смот­ре­ны, − до­ба­вил по­зор­ное при­зна­ние Со­ко­лов.

Сер­ге­ев по­баг­ро­вел, да­же сле­зы по­ка­за­лись. Он про­тя­нул к со­бе­сед­ни­ку обе ла­до­ни и взмо­лил­ся:

– Ни­ко­лай Алек­сее­вич! Го­луб­чик! Ка­кие могут быть ме­ж­ду на­ми сче­ты? Мы же од­но­ко­рыт­ни­ки. А что мо­жет быть креп­че сту­ден­че­ско­го брат­ст­ва! Со­чтем­ся. Се­го­дня я, а зав­тра вы ме­ня вы­ру­чи­те. Вот уст­рои­тесь, ос­мот­ри­тесь. Все пой­дет у вас хо­ро­шо. Ведь вы, как я ви­жу, не… ле­вый? На­сколь­ко пом­ню, ва­ши взгля­ды бы­ли не­сколь­ко ины­ми, не ле­вы­ми, то есть...

– Мои взгля­ды ни­ко­гда не ме­ня­лись и ос­та­лись преж­ни­ми! – с не­на­ви­стью от­ре­зал Со­ко­лов. – По­пал­ся бы боль­ше­ви­кам, валялся мой труп в пер­вой же ка­на­ве. Я о дру­гом. Вы, дей­ст­ви­тель­но, счи­тае­те, что здесь боль­ше не тер­ри­то­рия Рос­сий­ской им­пе­рии? И цар­ские день­ги на­все­гда от­ме­не­ны?

– А что же еще здесь? Где она, им­пе­рия? Про­фу­фу­кал ее Го­су­дарь им­пе­ра­тор! И ка­кая им­пе­рия без им­пе­ра­то­ра. А Ми­ха­ил, брат его ав­гу­стей­ший? Ко­то­рый так и не стал Ми­хаи­лом Вто­рым, − так он в на­стоя­щий мо­мент, ко­гда от­чиз­на стра­да­ет, в Сиа­ме с гей­ша­ми раз­вле­ка­ет­ся, опи­ум с ода­ли­ска­ми ку­рит. Или что у них там для ожив­ле­ния бы­тия…

– В са­мом де­ле?

– Не­у­же­ли не знае­те? Насчет Михаила Романова − последние сведения, надежные. Дол­го же вы про­бы­ли на боль­ше­ви­ст­ской тер­ри­то­рии, да… а ведь товарищу Троц­ко­му и его про­па­ган­де сов­рать – раз плю­нуть. То они пи­са­ли, что им­пе­ра­тор рас­стре­лян, а се­мья жи­ва. То вдруг ка­ких-то эсе­ров ки­ну­лись су­дить яко­бы за рас­пра­ву с Ро­ма­но­вы­ми. И за­су­ди­ли, и рас­стре­ля­ли! А то вдруг ста­ли пред­ла­гать нем­цам ца­ря со всем се­мей­ст­вом – в об­мен на ка­ких-то не­мец­ких крас­ных разбойников… Чушь все это! – и при­гнув­шись к Со­ко­ло­ву, за­шеп­тал ему на ухо: – У нас на­деж­ная аген­ту­ра в гер­ман­ском ге­не­раль­ном шта­бе. Оттуда и со­об­ща­ют кон­фи­ден­ци­аль­но: Ро­ма­но­вы уже там. Все. Вы­вез­ли их нем­цы. Еще в ию­ле. Че­рез Пермь. По же­лез­ной до­ро­ге. И всех слуг вы­вез­ли. Толь­ко су­мас­шед­ший Че­мо­ду­ров ос­тал­ся. По случайности. Просто забыли его.

– Ла­кей?

– Точ­нее, ка­мер­ди­нер.

– А кого же рас­стре­ляли в особ­ня­ке ин­же­не­ра Ипать­е­ва? Крас­ные со­об­ща­ли, что…

– Да, крас­ные троц­кие! – пе­ре­бил его Сер­ге­ев. – Толь­ко они и со­об­ща­ли. Боль­ше ни­кто. Со­лид­ные ев­ро­пей­ские га­зе­ты вер­сию рас­стре­ла цар­ской се­мьи не под­дер­жа­ли.

– А вы под­дер­жи­вае­те вер­сию ев­ро­пей­скую? Уве­ре­ны?

– А мне не на­до быть уве­рен­ным! – зая­вил Сергеев. – Судь­ба Ро­ма­но­вых для ме­ня – не во­прос ве­ры. Я же сам и вел след­ст­вие по де­лу о так на­зы­вае­мом «рас­стре­ле» боль­ше­ви­ка­ми Го­су­да­ря и про­чих. И сейчас веду. Ка­кой к чер­ту рас­стрел! Чушь со­ба­чья! Спек­такль. Инс­це­ни­ров­ка. Но Колчак требует доказать, что расстрел все же состоялся.

Со­ко­лов дол­го смот­рел на свои под­мо­ро­жен­ные ли­ло­вые ру­ки с вы­пи­раю­щи­ми кос­тя­ми и сус­та­ва­ми.

– Од­на­ко… – си­п­ло за­го­во­рил он. – Од­на­ко же, бы­ли све­де­ния, что до вас ве­лось еще од­но след­ст­вие.

– След­ст­вие! – фырк­нул Сер­ге­ев. – Раз­ве это бы­ло след­ст­вие? На­мет­кин из су­деб­ной па­ла­ты под­ря­дил­ся про­сла­вить­ся. Ме­сяц вы­ка­чи­вал во­ду из ка­кой-то лес­ной шах­ты, что­бы дос­тать от­ту­да тру­пы якобы уби­ен­ных Ро­ма­но­вых. Пол­ный иди­от. Вы­ка­чи­ва­ет из шах­ты, а вода ту­да пря­ми­ком из озер­ка по со­сед­ст­ву сно­ва вли­ва­ет­ся. Ко­гда до­га­дал­ся, на­вез­ли по­жар­ных на­со­сов, це­ли­ком все озе­ро осу­ши­ли. До дна. Вот то­гда он и шах­ту ос­во­бо­дил.

– И что же, на­шел что-ни­будь? – спро­сил Со­ко­лов,

Зря­чий глаз его сверк­нул и тут же по­гас.

Сер­гее­ву ста­ло почему-то не по се­бе. Он гля­нул в сто­ро­ну бу­фет­ной, но по­ло­во­го не уви­дел.

– Ни­че­го. Хоть и без­дель­ник, но на поводу у военных не пошел, – как мож­но не­бреж­нее от­ве­тил Сергеев. – Что он там выкопал? Чей-то па­лец от­ре­зан­ный и ку­сок ко­жи. То ли сви­ной, то ли го­вяжь­ей… Сам не зна­ет. Че­люсть встав­ную, не известно чью. Деревенько, лейб-лекарь,