8. СЛЕДОВАТЕЛЬ СОКОЛОВ. ПЕШКОМ ЧЕРЕЗ ДВА ФРОНТА

Тре­тий, «кол­ча­ков­ский» сле­до­ва­тель «Де­ла Ро­ма­но­вых» Н. А. Со­ко­лов

В НАЧАЛЕ ЗИМЫ в Ека­те­рин­бур­ге поя­вил­ся стран­ный и да­же по­доз­ри­тель­ный субъ­ект – ху­дой, об­рос­ший, од­но­гла­зый. Дру­гой его глаз был стек­лян­ный.

Он по­сто­ял у вхо­да в трак­тир на 1-й Береговой улице, изу­чая вы­вес­ку, на ко­то­рой на­ри­со­ван бу­рый мед­ведь с го­ло­вой боль­ше ту­ло­ва и над­пись: «Трак­тиръ Си­бир­скiй Миш­ка. За­хо­ди, вы­пей, за­ку­си!» По­раз­мыш­лял, по­том неловко, хромая на обе ноги, спус­тил­ся вниз по сту­пень­кам и уст­ро­ил­ся за пус­тым, без ска­тер­ти, сто­лом в даль­нем уг­лу.

Ос­мот­рел­ся. Изу­чил свои кар­ма­ны, вы­та­щил не­сколь­ко из­мя­тых «ке­ре­нок», горстку ме­лочи… Вздохнул, по­звал по­ло­во­го, про­бе­гав­ше­го ми­мо, − один раз, второй:

− Человек! Че­ло­век, черт бы тебя побрал!..

− Сей мо­мент, ува­жае­мый! − каждый раз ве­се­ло от­зы­вал­ся по­ло­вой и бе­жал даль­ше.

Толь­ко че­рез пол­ча­са он ос­та­но­вил­ся у сто­ли­ка од­но­гла­зо­го, который уже стал на­ли­вать­ся зло­бой.

– Чего-то же­лае­те, гос­по­дин-гра­ж­да­нин хо­ро­ший? Али как?

Незнакомец замешкался с ответом, задумался нерешительно.

− Иль, может, на самом деле ни­че­го вам тут не нуж­но? – на­гло ос­ве­до­мил­ся ма­лый, раз­гля­ды­вая обод­ран­ное паль­то кли­ен­та. – Тогда лучше вам в дру­гое за­ве­де­ние. Так не­да­ле­че за­ку­соч­ная для ям­щи­ков. На Второй Береговой.

– Вы­сек бы я те­бя за твои со­ве­ты! – прорычал од­но­гла­зый. – Или в хо­лод­ную на не­дель­ку... Рас­пус­ти­лись тут! Со­всем об­на­гле­ли при боль­ше­ви­ках.

– Во­ля ва­ша, гос­по­дин-гра­ж­да­нин, как ска­же­те… – ма­лый со­стро­ил оби­жен­ную ро­жу, но по ней бы­ло вид­но: будь его во­ля, та­ко­го гос­тя он и на по­рог не пус­тил бы. Хо­тя в трак­ти­ре со­би­рались не баре и не буржуи, а люд, в ос­нов­ном, про­стой − ра­бо­чие с Верх­не-Исет­ско­го зав­ода, с фаб­ри­ки Зло­ка­зо­вых, железнодорожники; бы­ва­ли и ста­ра­те­ли, но боль­ше все­го кре­сть­ян из ок­ре­ст­ных сел. Да еще го­род­ские из­воз­чи­ки, как до революции – ли­ха­чи, ло­мо­вые и вань­ки.

Ли­ха­чи – снова в ла­ко­вых ан­глий­ских ко­ля­сках на рес­со­рах и на ре­зи­но­вом хо­ду, запряжённых па­рой, а то и трой­кой, но­си­лись по ули­цам, возили бо­га­тую пуб­ли­ку, и, как при царе, гроз­но ряв­ка­ли: «По­стор-р-о-нись!.. Дер­жи пр-р-р-ава!» Людишки едва ус­пе­вали вы­ска­ки­вать из-под ко­пыт сы­тых и та­ких же наглых, как ку­че­ра, ло­ша­дей, кованных мас­сив­ны­ми под­ко­ва­ми и сверкающих разукрашенной сбруей.

Ло­мо­вые не­то­ро­п­ли­во раз­во­зи­ли гру­зы на сво­их би­тю­гах, силь­но, впрочем, по­ху­дев­ших: и овес ку­сал­ся, и се­но. Не­кому па­хать, се­ять и жать. Ты­ся­чи му­жи­ков ис­треб­ле­ны на вой­не. Много безотказных крестьянских ло­ша­док тоже уш­ло на фронт – по моб­или­за­ции. Никого из военного чи­нов­ни­че­ст­ва не заботило, как бу­дут вы­жи­вать кре­сть­ян­ские се­мьи, большей частью многодетные, по­те­ряв­шие и кор­миль­цев, и ло­шадей. Без ло­ша­ди, а не дай Боже, еще и без ко­ро­вы – со­всем ни­ку­да. Во многих семьях па­ха­ря­ми ста­ли ба­бы – од­на у со­хи, дру­гая в упряжке вме­сто ло­ша­ди, толь­ко что без хомута, чересседельника и во­жжей.

Вань­ки из извозчиков – са­мые бес­прав­ные и за­пу­ган­ные. Мно­гие в го­ро­де не живут по­сто­ян­но, а на­ез­жа­ют из ок­ре­ст­ных сел. Во­зят клиентов на ста­рых ко­лы­ма­гах, то­щи­ми ло­ша­ден­ка­ми. Ка­жет­ся, ске­лет в коляску за­пря­жен, а не ло­шадь. И ни­че­го, чуть не па­да­ют лошадки, а все равно молча и старательно тянут и да­же на се­но себ­е за­ра­ба­ты­ва­ют.

Вань­ки бо­ят­ся все­го и всех. Рань­ше боя­лись го­ро­до­вых, те­перь ми­ли­цио­не­ров. Не име­ешь го­су­дар­ст­вен­но­го ре­ги­ст­ра­ци­он­но­го но­ме­ра – пла­ти. Ло­шадь сбро­си­ла на про­спек­те на­воз­ные яб­ло­ки – пла­ти. Ха­ря по­доз­ри­тель­ная – пла­ти. Пья­ным во­зишь кли­ен­тов – пла­ти. Трез­вым – еще ху­же, со­всем по­доз­ри­тель­ный, пла­ти… Остановился у трак­ти­ра или рес­то­ра­на, чтоб ночного седока под­хва­тить, – пятак швей­ца­ру. Не заплатишь − пошел вон, а то швейцар еще и в ры­ло даст.

По ве­че­рам и ночью вань­ка берет пья­ных клиентов и не зна­ет никогда, за­пла­тит пас­са­жир обе­щан­ный гривенник или нет. Хо­ро­шо, ес­ли и вздумал не платить, так просто уйдет. Иные же гос­по­да, осо­бен­но, из во­ен­ных, совсем не лю­бят о день­гах рас­су­ж­дать, гневаются. Отмерит ваньке кулаком в челюсть, р­явк­нет: «Я за те­бя, мер­зав­ца, кровь про­ли­ваю на фрон­те, а ты с меня еще денег требу­ешь, под­лец!» А вот который клиент попадается из на­лет­чи­ков, тот и пу­лю в лоб бед­но­му вань­ке может пус­тить. И уй­дет не торопясь. Уже бывало такое. Волноваться убийце не о чем: по­ли­ции нет в России уже третий год. Вместо нее но­во­при­ду­ман­ная ми­ли­ция из гим­на­зи­стов и сту­ден­тов. Толку от мальчишек никакого, эти милиционеры боят­ся разбойного лю­да еще больше, чем бессловесный вань­ка.

Но недавно появились совсем другие, грозные милиционеры − из уголовных: кар­ман­ни­ки, фар­ма­зон­щи­ки, до­мушни­ки, мед­ве­жат­ни­ки, гра­би­те­ли и да­же ду­ше­гу­бы. И бе­рут их на служ­бу, без во­про­сов, всех бе­рут. Де­вать­ся белым революционным властям не­ку­да – прежних полицейских чинов зачислять нельзя, у них поражение в правах. Так что раб­отать не­ко­му, а ох­ра­нять по­ря­док − тем бо­лее.

Появились на темных улицах и неизвестные доселе фу­ли­ганы. Из под­рас­таю­щих, чаще из без­от­цов­щи­ны. Мо­ло­дым шакалам, главное, раз­влечь­ся – мо­рду про­хо­же­му на­чи­стить смеха ради, без зубов ос­та­вить. Заодно и кошель пощупать. Или барыне какой господскую морду ножичком отметить крест-накрест. Если несговорчива и не желает по-доброму побрякушки отдать. Такие фулиганы многим дев­кам очень нравятся своей открытой жестокостью, которую полудеревенские дуры принимают за смелость и молодечество. Чем неотразим фулиган, так тем, что у него всегда в кармане денежка. Может хоть каждый день в портерную зазноб своих водить, одаривать, как настоящих барышень: то сережки, то колечко, дорогое зеркальце или пудреницу с настоящей французской пудрой. А то принесет платье – дорогое, бархатное, еще сохраняющее тепло и сногсшибательный заграничный аромат духов бывшей хозяйки, какой-нибудь барыни или буржуйки.

У «Сибирского Мишки» сиживает и ку­пе­че­ст­во. Те­перь многие из них не купцы, а мешочники и спекулянты. Во­зят контрабандой прод­оволь­ст­вие из де­ре­вень и на чер­ном рын­ке за­ши­ба­ют сумасшедшие деньги. Сам му­жик в го­род продовольствие, прежде всего, хлеб сейчас не ве­зет. На­до хлеб сда­вать по твер­дым це­нам, их еще Ке­рен­ский ус­та­но­вил. Но после этих цен на вырученное мало что купишь. В городе дороговизна стала просто беспощадная. И никакие комитеты по дороговизне, созданные еще Временным правительством, ничего не могут. На все цены подскочили до облаков. На керосин, на мануфактуру, посуду, гвозди, топоры, косы, спички, соль, готовую обувь, на материю разную, на кожу − да на все, даже на селедку. Ме­ры ов­са в иной день без досады не ку­пи­ть, по­езд­ка на ярмарку об­хо­дит­ся до­ро­же выручки. Потому мужик и выжидает хороших цен на хлеб, а пока гноит зерно в ямах, прячет от реквизиторов – сначала от Керенского, потом от красных, теперь от белых.

За­ска­ки­ва­ют к «Сибирскому Мишке» по при­выч­ке чи­нов­ни­ки из город­ско­го су­да и прокуратуры. Оп­ро­ки­нуть рюм­ку кол­ча­ков­ской мо­нопольки и закусить стерлядкой или вонючим, но очень любимым местными деликатесом – омулем, квашенным в бочке. Суд и прокуратура со­всем ря­дом, че­рез три до­ма, за пло­ща­дью.

Но этот бродяга со стек­лян­ным гла­зом, при­чем чер­ным (жи­вой-то глаз се­рый), с ли­ло­во-крас­ны­ми от­мо­ро­жен­ны­ми уша­ми, − не­по­нят­ный. Уши тор­чат из-под ра­бо­че­го кар­ту­за, но ра­бо­чие картузы так не но­сят. Или он из паровозного депо?

«Нет, − решил половой. − Не рабочий. По сторонам так и зыркает. Значит, есть что скрывать и бояться. Определенно, боль­ше­вик. Шпи­он, ста­ло быть. Ла­зут­чик. Пла­стун. Как бы пат­руль­ных не­за­мет­но клик­нуть?..»

По­се­ти­тель что-то учу­ял в мол­ча­нии по­ло­во­го – слишком внимательно тот рассматривает гостя. И злоб­но зырк­нул на малого го­ря­щим гла­зом.

Ма­лый при­твор­но опус­тил взгляд. И тут уви­дел под сто­лом но­ги гос­тя. Старые грязные лап­ти по­се­ти­те­ля бы­ли по кра­ям по­кры­ты чер­ной кор­кой. Снег под ни­ми та­ял, пре­вра­ща­ясь в ро­зо­вую лу­жи­цу.

«Гос­по­ди! Мать че­ст­ная, но­ги-то!.. Как сбил!.. – без­звуч­но ах­нул по­ло­вой. – От­ку­да ж ты явил­ся, бро­дя­га? Нет, не боль­ше­вик. Или он? Вот полковнику Зайчеку интересно будет…»

– Так бе­рем что-ни­будь, ува­жае­мый? – теперь не нагло, а почти сочувственно спросил по­ло­вой. – Или не решили? Тогда я попозже подойду. («Надо все-таки ми­ли­цио­не­ра не­за­мет­но по­звать»).

Но не успел яв­но-тай­ный боль­ше­вик и рта от­крыть, как за спи­ной по­ло­во­го раз­дал­ся соч­ный баритон.

– Ни­ко­лай Алек­сее­вич! Род­ной вы мой! – вос­кли­цал уса­тый, не­боль­шо­го рос­точ­ка су­дей­ский чинов­ник в старом вицмун­ди­ре. Он ши­ро­ко улы­бал­ся и про­тя­ги­вал бро­дя­ге обе ру­ки.

Тот не ше­вель­нул­ся. Мрач­но свер­лил су­дей­ско­го един­ст­вен­ным гла­зом.

По­ло­вой от­сту­пил на несколько шагов, по­гля­дывая на дверь, и все не мог ре­шить, что ему де­лать сей­час − бежать за милиционером или дождаться заказа.

– Ужель не уз­на­ли? – удивился и даже обиделся чи­нов­ник.

От­мо­ро­жен­ный про­дол­жал мрач­но и глу­хо мол­чать. Уса­тый чуть ше­вель­нул в воз­ду­хе паль­ца­ми, и ма­лый, слов­но черт из та­ба­кер­ки, вмиг ока­зал­ся ря­дом.

− Стул, − приказал судейский.

Второй стул тоже явил­ся мгно­вен­но, слов­но из воз­ду­ха.

− Ни­как не вспоми­на­ет­ся? Ус­та­ли, вид­но. Из­да­ле­ка, по­хо­же, до­би­ра­лись, – су­дей­ский как бы за­щи­тил од­но­гла­зо­го от са­мо­го се­бя. – Я Сер­ге­ев, су­деб­ный сле­до­ва­тель. Мы же вме­сте учи­лись, Ни­ко­лай Алек­сее­вич. Не мо­гу не уз­нать од­но­ко­рыт­ни­ка Со­ко­ло­ва и пройти мимо! Или… оши­ба­юсь? То­гда про­шу ве­ли­ко­душ­но про­стить за бес­по­кой­ст­во.

– Уз­нать я вас уз­нал… – рез­ким и скри­пу­чим фаль­це­том вы­го­во­рил од­но­гла­зый. – Толь­ко что не сра­зу, Иван Алек­сан­д­ро­вич, не обес­судь­те. Тут про се­бя за­бу­дешь, кто есть…

– От­ку­да же вы? – спро­сил Сер­ге­ев, присаживаясь. – Ка­ким сча­ст­ли­вым све­том?

– Из са­мой Пен­зы. Сча­ст­ли­вым пе­шед­ра­лом.

Судебный следователь И.А. Сергеев

Сер­ге­ев да­же при­встал от изум­ле­ния. Снова сел, бро­сил ко­рот­кий взгляд под стол, то­же уви­дел ок­ро­вав­лен­ные лап­ти, по­ра­зил­ся. Вздох­нул и по­ка­чал го­ло­вой.

– Из са­мой Пен­зы? Не­у­же­ли? И пеш­ком?..

– Я же яс­но ска­зал: пе­шед­ра­лом! – раз­дра­жен­но по­вто­рил од­но­гла­зый. – Но­га­ми – вот эти­ми!

– И уши…

– А что уши? – спро­сил од­но­гла­зый, при­кос­нул­ся к пра­во­му и по­мор­щил­ся. – От­мо­ро­зил, ко­неч­но, – кри­во ус­мех­нул­ся он. – Ни­че­го! Ес­ли бо­лят, зна­чит, не от­ва­лят­ся.

– Так-с! – су­дей­ский решительно по­вер­нул­ся к по­ло­во­му. – Не­си-ка, лю­без­ный, нам… Ну, там гра­фин­чик для на­ча­ла. Па­юс­ной два пор­цио­на, по­том щей, толь­ко се­го­дняш­них и с ог­ня. Гурь­ев­ской, ко­неч­но, две. Да не за­будь к гра­фин­чи­ку кас­пий­ских стер­ля­док в лавровом маринаде, а к ним бе­лу­жий бок – то­же на двоих…

По­ло­вой гля­нул по сто­ро­нам и тяж­ко вздох­нул, сотворив плаксивую рожу.

– Из­ви­ня­юсь, гос­по­да, но ни­че­го из деликатеса не­ту. Щи вот мо­гу. Боль­ше ни­как. Каша есть, монополька. Ни икры, ни стерляди, ни белуги. Всё.

– Как так всё?– уди­вил­ся су­дей­ский. – Мне-то не ври, Ер­молай! Нас­квозь те­бя, шельмеца, ви­жу. Третье­го дня еще все бы­ло!

– Так то было третье­го, правда ваша. А нон­че ни­че­го. Вчера не бы­ло при­во­за. И сегодня. Крас­ные за­се­ли в Аст­ра­ха­ни. Свои ры­ба­ки то­же не при­во­зят – бе­лых бо­ят­ся, что арестуют. За спекуляцию.

– Да что же это та­кое? – рас­те­рян­но про­го­во­рил су­дей­ский, ог­ля­дев­шись по сто­ро­нам.

– Ни­че­го не­ту, – по­вто­рил по­ло­вой.

Но скло­нил­ся к са­мо­му уху Сер­гее­ва и про­шеп­тал:

– Вот еже­ли за цар­ские… ни­ко­ла­ев­ки зо­ло­тые, то для та­ких гос­под мож­но и най­ти.

– Что-о-о? – взре­вел су­дей­ский. – Что ты ска­зал, об­ра­зи­на? Ах ты, под­лец! – он схва­тил по­ло­во­го за ухо, по­тя­нул вниз и стал вы­кру­чи­вать. − Ни­ко­ла­ев­ки те­бе? Империалы золотые? Ца­ря вы­жи­да­ешь, уш­куй­ник!.. Го­во­ри: мно­го вас тут, из­мен­ни­ков, мо­нар­хи­стов про­даж­ных в трак­ти­ре сидит? В ост­ро­ге сгною!

– Ви­но­ват! – за­во­пил по­ло­вой. – Ви­но­ват, ва­ша ми­лость Иван Алек­сан­д­ро­вич! Не так вы меня по­ня­ли!

– Все я пра­виль­но по­нял, раз­бой­ник!

– Ка­юсь, не так ска­зал! Не то сло­во, по глу­по­сти. Оно са­мо вы­ле­те­ло!.. И откуда, проклятое, взялось! Не так по­ня­ли, гос­по­дин су­дья!

– А как на­до по­ни­мать? – по­ин­те­ре­со­вал­ся Сер­ге­ев и по­тя­нул ухо ни­же.

– Так, что с дру­гих, с не­хо­ро­ших и недостойных гос­тей − с боль­ше­ви­ков или эсеров − и зо­ло­тые мож­но стре­бо­вать, а с достойных гос­под, особенно, из судейских, грех во­об­ще день­ги брать. Всё сей­час я ми­гом! За лю­бые, и за «си­бир­ки» то­же.

Но су­дей­ский по­тя­нул ухо еще ни­же.

– От­пус­ти­те его, Сер­ге­ев, – хри­п­ло про­го­во­рил бро­дя­га. – Пусть хоть щей прине­сет. По­чему-то есть за­хо­те­лось. Еще два дня на­зад. А вы как?

– И я то­же го­ло­ден, как зверь! – ра­до­ст­но за­ве­рил Сер­ге­ев. – Как волк зи­мой! Как Ми­но­тавр! Как цик­лоп По­ли­фем! То­же не зав­тра­кал. Во­шел вот сей­час, сра­зу вслед за ва­ми... Но ка­кая уди­ви­тель­ная встре­ча! В на­ши вре­ме­на все друг дру­га толь­ко те­ря­ют, на­хо­дит ма­ло кто.

Он раз­жал паль­цы, и ос­во­бо­ж­ден­ный по­ло­вой от­ско­чил на безо­пас­ное рас­стоя­ние.

– За­пом­ни, ми­зе­рабль! – вну­ши­тель­но зая­вил ма­ло­му Сер­ге­ев. – Ты дав­но жи­вешь не в рос­сий­ской им­пер­ской сат­ра­пии, не в крас­ной жи­дов­ской ма­ли­не «ре-се-фе-се-ре». А в воль­ной Си­бир­ской рес­пуб­ли­ке под на­ча­лом его вы­со­ко­пре­вос­хо­ди­тель­ст­ва Вер­хов­но­го пра­ви­те­ля всей Рос­сии контр-ад­ми­ра­ла Кол­ча­ка Алек­сан­д­ра Ва­силь­е­ви­ча. Только ляпни мне еще раз про Кро­ва­во­го Ни­ко­ла­шку! Ни­ка­ких «ни­ко­лае­вок», под­лец! Все цар­ское от­ме­не­но. На­все­гда. Хо­ж­де­ние име­ют толь­ко свои, на­род­ные, так ска­зать, «кол­ча­ков­ки»! – он улыб­нул­ся Со­ко­ло­ву и по­яс­нил: – Так в на­ро­де на­зы­ва­ют но­вые день­ги. Еще «си­бир­ками».

– Ми­гом, гос­по­да-гра­ж­да­не, я ми­гом! – за­ве­рил по­ло­вой и ис­чез в бу­фет­ной.

− Чтоб че­рез две се­кун­ды всё на сто­ле! − крик­нул вслед Сер­ге­ев

– Вы что, Сер­ге­ев, все­рь­ез? – мрач­но спро­сил Со­ко­лов. – Так уве­ре­ны?

– При­не­сет, при­не­сет! Ни­ку­да не де­нет­ся.

– Я о дру­гом.

– О чем же?

– О том, что цар­ские день­ги от­ме­не­ны. Навсегда. И что эти… «кол­ча­ков­ки» хо­дят на­рав­не?

– Гм, – каш­ля­нул Сер­ге­ев. – Не на­рав­не, Николай Алексеевич, а са­мо­стоя­тель­но. Де­неж­ные би­ле­ты но­во­го де­мо­кра­ти­че­ско­го го­су­дар­ст­ва − Сибирской республики. Это мо­мент прин­ци­пи­аль­ный. Нам еще не хва­та­ет своей на­лич­но­сти, так что ино­гда и «ке­рен­ки» идут, – он хлоп­нул се­бя по ле­вой сто­ро­не вицмун­ди­ра, под си­ним сук­ном ко­то­ро­го яв­ст­вен­но про­сту­па­ли очер­та­ния тол­сто­го бу­маж­ни­ка. − Но это временные трудности.

− Раз­ве зо­ло­то на зем­ле от­ме­ни­ли?

− На зо­ло­тых «ни­ко­ла­ев­ках» − на­род­ная кровь, − вну­ши­тель­но сообщил Сер­ге­ев.

− Да не­у­же­ли? − злоб­но хо­хот­нул Со­ко­лов. − Как толь­ко вам, Сер­ге­ев, и ва­шим боль­ше­ви­кам с эсе­ра­ми уда­ет­ся ее там раз­гля­деть?

Су­дей­ский улы­б­нул­ся и ска­зал дру­же­ски-уко­риз­нен­но:

− Ни­ко­лай Алек­сее­вич, го­луб­чик! Ну, ка­кой же я эсер? Я все­гда со­чув­ст­во­вал од­ной пар­тии − кон­сти­ту­ци­он­ных де­мо­кра­тов, то есть партии народной свободы. Но толь­ко со­чув­ст­во­вал. Иногда. А те­перь, ко­гда в Си­би­ри, на­ко­нец, твер­дая за­кон­ная власть, ко­гда до­ж­да­лись, на­ко­нец, Вер­хов­но­го пра­ви­те­ля, на­род­но­го дик­та­то­ра – бес­пар­тий­но­го, ме­ж­ду про­чим! Теперь кадеты мне не интересны. Так что я то­же бес­пар­тий­ный − так луч­ше для Рос­сии.

– Знае­те, быв­ший кол­ле­га, − про­го­во­рил Со­ко­лов с от­вра­ще­нием. − Я, по­жа­луй, пой­ду. Мне ну­жен штаб ад­ми­ра­ла.

− Как так? Не­со­ло­но хле­бав­ши? А щи куда? Графинчик? Закусочка?

− И сред­ст­ва, дос­та­точ­ные для ва­ми за­ка­зан­ного, мной не пре­ду­смот­ре­ны, − до­ба­вил по­зор­ное при­зна­ние Со­ко­лов.

Сер­ге­ев по­баг­ро­вел, да­же сле­зы по­ка­за­лись. Он про­тя­нул к со­бе­сед­ни­ку обе ла­до­ни и взмо­лил­ся:

– Ни­ко­лай Алек­сее­вич! Го­луб­чик! Ка­кие могут быть ме­ж­ду на­ми сче­ты? Мы же од­но­ко­рыт­ни­ки. А что мо­жет быть креп­че сту­ден­че­ско­го брат­ст­ва! Со­чтем­ся. Се­го­дня я, а зав­тра вы ме­ня вы­ру­чи­те. Вот уст­рои­тесь, ос­мот­ри­тесь. Все пой­дет у вас хо­ро­шо. Ведь вы, как я ви­жу, не… ле­вый? На­сколь­ко пом­ню, ва­ши взгля­ды бы­ли не­сколь­ко ины­ми, не ле­вы­ми, то есть...

– Мои взгля­ды ни­ко­гда не ме­ня­лись и ос­та­лись преж­ни­ми! – с не­на­ви­стью от­ре­зал Со­ко­лов. – По­пал­ся бы боль­ше­ви­кам, валялся мой труп в пер­вой же ка­на­ве. Я о дру­гом. Вы, дей­ст­ви­тель­но, счи­тае­те, что здесь боль­ше не тер­ри­то­рия Рос­сий­ской им­пе­рии? И цар­ские день­ги на­все­гда от­ме­не­ны?

– А что же еще здесь? Где она, им­пе­рия? Про­фу­фу­кал ее Го­су­дарь им­пе­ра­тор! И ка­кая им­пе­рия без им­пе­ра­то­ра. А Ми­ха­ил, брат его ав­гу­стей­ший? Ко­то­рый так и не стал Ми­хаи­лом Вто­рым, − так он в на­стоя­щий мо­мент, ко­гда от­чиз­на стра­да­ет, в Сиа­ме с гей­ша­ми раз­вле­ка­ет­ся, опи­ум с ода­ли­ска­ми ку­рит. Или что у них там для ожив­ле­ния бы­тия…

– В са­мом де­ле?

– Не­у­же­ли не знае­те? Насчет Михаила Романова − последние сведения, надежные. Дол­го же вы про­бы­ли на боль­ше­ви­ст­ской тер­ри­то­рии, да… а ведь товарищу Троц­ко­му и его про­па­ган­де сов­рать – раз плю­нуть. То они пи­са­ли, что им­пе­ра­тор рас­стре­лян, а се­мья жи­ва. То вдруг ка­ких-то эсе­ров ки­ну­лись су­дить яко­бы за рас­пра­ву с Ро­ма­но­вы­ми. И за­су­ди­ли, и рас­стре­ля­ли! А то вдруг ста­ли пред­ла­гать нем­цам ца­ря со всем се­мей­ст­вом – в об­мен на ка­ких-то не­мец­ких крас­ных разбойников… Чушь все это! – и при­гнув­шись к Со­ко­ло­ву, за­шеп­тал ему на ухо: – У нас на­деж­ная аген­ту­ра в гер­ман­ском ге­не­раль­ном шта­бе. Оттуда и со­об­ща­ют кон­фи­ден­ци­аль­но: Ро­ма­но­вы уже там. Все. Вы­вез­ли их нем­цы. Еще в ию­ле. Че­рез Пермь. По же­лез­ной до­ро­ге. И всех слуг вы­вез­ли. Толь­ко су­мас­шед­ший Че­мо­ду­ров ос­тал­ся. По случайности. Просто забыли его.

– Ла­кей?

– Точ­нее, ка­мер­ди­нер.

– А кого же рас­стре­ляли в особ­ня­ке ин­же­не­ра Ипать­е­ва? Крас­ные со­об­ща­ли, что…

– Да, крас­ные троц­кие! – пе­ре­бил его Сер­ге­ев. – Толь­ко они и со­об­ща­ли. Боль­ше ни­кто. Со­лид­ные ев­ро­пей­ские га­зе­ты вер­сию рас­стре­ла цар­ской се­мьи не под­дер­жа­ли.

– А вы под­дер­жи­вае­те вер­сию ев­ро­пей­скую? Уве­ре­ны?

– А мне не на­до быть уве­рен­ным! – зая­вил Сергеев. – Судь­ба Ро­ма­но­вых для ме­ня – не во­прос ве­ры. Я же сам и вел след­ст­вие по де­лу о так на­зы­вае­мом «рас­стре­ле» боль­ше­ви­ка­ми Го­су­да­ря и про­чих. И сейчас веду. Ка­кой к чер­ту рас­стрел! Чушь со­ба­чья! Спек­такль. Инс­це­ни­ров­ка. Но Колчак требует доказать, что расстрел все же состоялся.

Со­ко­лов дол­го смот­рел на свои под­мо­ро­жен­ные ли­ло­вые ру­ки с вы­пи­раю­щи­ми кос­тя­ми и сус­та­ва­ми.

– Од­на­ко… – си­п­ло за­го­во­рил он. – Од­на­ко же, бы­ли све­де­ния, что до вас ве­лось еще од­но след­ст­вие.

– След­ст­вие! – фырк­нул Сер­ге­ев. – Раз­ве это бы­ло след­ст­вие? На­мет­кин из су­деб­ной па­ла­ты под­ря­дил­ся про­сла­вить­ся. Ме­сяц вы­ка­чи­вал во­ду из ка­кой-то лес­ной шах­ты, что­бы дос­тать от­ту­да тру­пы якобы уби­ен­ных Ро­ма­но­вых. Пол­ный иди­от. Вы­ка­чи­ва­ет из шах­ты, а вода ту­да пря­ми­ком из озер­ка по со­сед­ст­ву сно­ва вли­ва­ет­ся. Ко­гда до­га­дал­ся, на­вез­ли по­жар­ных на­со­сов, це­ли­ком все озе­ро осу­ши­ли. До дна. Вот то­гда он и шах­ту ос­во­бо­дил.

– И что же, на­шел что-ни­будь? – спро­сил Со­ко­лов,

Зря­чий глаз его сверк­нул и тут же по­гас.

Сер­гее­ву ста­ло почему-то не по се­бе. Он гля­нул в сто­ро­ну бу­фет­ной, но по­ло­во­го не уви­дел.

– Ни­че­го. Хоть и без­дель­ник, но на поводу у военных не пошел, – как мож­но не­бреж­нее от­ве­тил Сергеев. – Что он там выкопал? Чей-то па­лец от­ре­зан­ный и ку­сок ко­жи. То ли сви­ной, то ли го­вяжь­ей… Сам не зна­ет. Че­люсть встав­ную, не известно чью. Деревенько, лейб-лекарь, говорил, что Боткина челюсть, но не уверен, на ней не написано было. Пропала потом. Се­бе Наметкин протез, на­вер­ное, взял. По­верь­те, Ни­ко­лай Алек­сее­вич, дав­но вся се­мей­ка в Ба­ден-Ба­де­не. Правда, некоторые утверждают, что все-та­ки в Бер­ли­не. И гля­дя из сво­его безо­пас­но­го да­ле­ка, по­те­ша­ют­ся над на­ми, над на­шей борь­бой с крас­ными, над на­ши­ми стра­да­ния­ми!

− А вы лично пришли к окончательному выводу?

− Пришел. И вывод мой звучит так: «Исследованная местность не исследована. Останки Романовых, о которых все говорят, что они здесь, я не нашел. И никто не найдет. За неимением таковых». Верховному не понравилось. А особенно разозлился генерал Дидерикс.

− Что за генерал?

− Назначен осуществлять руководство следствием.

− Криминалист?

− Нет, он в нашем деле − ни ухо, ни рыло. Только под ногами путался, лез, куда не следует. Неприятный тип. Тоже прославиться хочет. Участием в деле Романовых.

Со­ко­лов замол­чал.

Пау­за ста­но­ви­лась все не­вы­но­си­мее, но зато стал хо­ро­шо слы­шен раз­го­вор за со­сед­ним сто­лом трех из­воз­чи­ков − ло­мо­во­го, ли­ха­ча и вань­ки.

Сна­ча­ла Со­ко­лов и Сер­ге­ев не об­ра­ща­ли вни­ма­ния на му­жиц­кую бол­тов­ню, но вдруг оба на­пряг­лись и ста­ли при­слу­ши­вать­ся.

– На­мед­ни­ча, брат­цы, опять яв­ле­ние Го­су­да­ря бы­ло, – внушительно ска­зал ло­мо­вой.

– Где же те­перь? – спро­сил вань­ка.

– На сей раз у Ста­рых Низ­ко­вец, которые за Коп­тя­ка­ми.

– И что – ты сам ви­дел?

– Сам-то нет, но вер­ный че­ло­век ска­зы­вал, – заверил ломовой. – Чис­тую прав­ду.

– Ну, дак и ты рас­ска­жи! – по­тре­бо­вал лихач. – Что он? Ка­кой?

– Го­су­дарь-то? Такой, как и до­се­ле яв­лял­ся. Весь в кре­сть­ян­ском, ту­луп на­голь­ный, только порты военные, ге­не­раль­ские, со шпорами.

– Ну как же! – со­гла­сил­ся ванька. – Все ж царь. Не в лап­тях же ему или ва­лен­ках.

– И шап­ка на нем со­бо­лья.

– Вра­ки! – зая­вил лихач. – Боль­ше­ви­ки его еще ле­том рас­стре­ля­ли, и всю род­ню его в доме на Воз­не­сен­ском. Дядь­ка сно­хи мо­ей на­про­тив ен­же­не­ра Ипать­е­ва жи­вет, Буй­вид фа­ми­лия. В ту ночь про­снул­ся, услы­шал вы­стре­лы с той стороны. «Всё я по­нял то­гда», – го­во­рит.

– Всё-то ты зна­ешь, брат, да не на всё хват! И дядька твой такой же сказочник, – обиделся ломовой. – Как же мог­ли ца­ря рас­стре­лять, ес­ли не­мец при­ка­зал боль­ше­ви­кам от­дать ему и Го­су­да­ря, и Им­пе­рат­ри­цу, де­то­чек всех и лю­дей.

– Это так, – под­дер­жал его ванька. – Не­мец – он, зна­ешь… Он – си­ла! По­про­буй не от­дай.

Лихач по­мол­чал и со вздо­хом про­го­во­рил:

– Ну, еже­ли не­мец... Тут уж не по­прешь су­про­тив.

– Дак чаво грит? Го­су­дарь-то?

– Дак че­го… Всю прав­ду. По­до­ж­ди, дес­кать, на­род рус­ский, по­тер­пи еще ма­лё­хо, вот ужо вы­сво­бо­жу те­бя на­сов­сем и зем­лю дам всем вво­лю. Это, грит, все мои псы не­вер­ные – дво­ря­не ви­но­ва­ты! Оне од­не во всем ви­но­ва­тые, а я им ве­рил, и вот как они и ме­ня, и на­род мой рус­ский об­ма­ну­ли! – нараспев говорил извозчик, слов­но дья­кон в церк­ви. – Ста­ли они, псы смердящие, про­меж ме­ня и мо­его на­ро­да воз­люб­лен­ного рус­ского. Ста­ли, яко гид­ра мно­го­го­ло­ва, яко чу­ди­ще сто­зев­но!.. Вот за то, грит Го­су­дарь наш, я им пер­ву страш­ну казнь на­зна­чу – по спра­вед­ли­во­сти. Кто прав, кто ви­но­ват – всяк свое по­лу­чит. А то­гда и на­сту­пит на зем­ле цар­ст­во рус­ское, как не­бес­ное…

Му­жи­ки пе­ре­кре­сти­лись. Лихач не­до­вер­чи­во по­щи­пы­вал свою бо­ро­ду се­дым кли­ном.

– Во глянь! – зая­вил ванька. – Кто еще так мо­жет ска­зать и так сде­лать? Толь­ко Го­су­дарь Всея Свя­той Ру­си. А про дво­рян что? Все по прав­де. У нас что ни дво­ря­нин, ли­бо жид кре­ще­ный, ли­бо не­мец.

– А посеред рус­ских что? Нет дво­рян? – воз­ра­зил лихач.

– Дак сколь­ко их тех, рус­ских, – мах­нул ру­кой ванька. – Да и ку­да по­де­ва­лись!..

Лихач по­со­пел и ос­та­вил бо­ро­ду в по­кое.

– Ну, мо­жет, оно и так, – не­хо­тя со­гла­сил­ся он. – А ты мне вот что ска­жи! – по­тре­бо­вал он. – Вер­но, что Го­су­дарь с крас­ной звез­дой во лбу хо­дит? На шап­ке у не­го крас­на звез­да. О пяти лучах.

– Слы­шал я от по­па на­ше­го, что та звез­да в пять концов – про­тив са­мо­го Дия­во­ла, − сообщил ломовой.

– Это ж сколь­ко ты, Аким, хан­жи вы­пил с твоим попом? – по­ин­те­ре­со­вал­ся лихач. – Крас­ну звез­ду – ее ж только боль­ше­ви­ки но­сят! На кар­ту­зах.

– Сколь­ко я хан­жи вы­пил, до того тебе дела нет, – отрезал Аким. – Откуда ты вывез, что ту звезду од­не боль­ше­ви­ки но­сят?

– Еще че­ки­сты и жи­ды, – встрял ванька.

– И вся крас­на ар­мия! – на­сту­пал Аким. – И ко­ман­де­ры, и про­стой сол­дат.

– Точно так, – добавил ванька. – Тут их не от­ли­чить, бы­ва­ет…

И все трое решили, что не от­ли­чить, у ко­го звез­да на лбу – у че­ки­ста, жи­да или у крас­но­ар­мей­ца. А теперь и у царя, да зачем?

− Затем, − пояснил ломовой Аким, − что хороших большевиков царь на службу возьмет. Заместо дворян. А вот коммунистов не возьмет, разгонит. И к белым офицерам у него тож доверия нету. Оттого и говорил народу Государь: предали дворяне с офицерством и его, и Святую Русь.

– По­годь, по­годь, Аким! – вдруг спо­хва­тил­ся лихач Ел­фим. – Дак как же Го­су­дарь по Си­би­ри хо­дит, коль его нем­цы к се­бе за­тре­бо­ва­ли? И в Гер­ма­нию вы­вез­ли?

– А кто те­бе та­ку дуру ска­зал, что в Гер­ма­нию? – усмехнулся Аким.

– Дак ты же сам и ска­зал!

– Фе­фё­ла ты, Ел­фим, был, та­кой и бу­дешь! – зая­вил Аким. – Не­мец – он толь­ко се­мей­ст­во Го­су­да­ре­во за­брал для схро­ну, а Го­су­дарь от­ка­зал­ся. Не бро­шу, грит, никогда Рас­сею род­ну – и точ­ка! А то ка­кой же я бу­ду царь в той Гер­ма­нии? Рус­ский или за­гра­нич­ный? Нет, от Рас­сеи-ма­туш­ки я ни­ку­да. Так и ска­зал нем­цу!

Ел­фим сно­ва взял­ся за бо­ро­ду.

– Не силь­но-то он ее со­блю­дал, Рас­сею… – хму­ро воз­ра­зил он. – Чаво ж он то­гда с пре­сто­ла со­шел? Сам же со­шел – ни­кто его не ски­ды­вал от­те­до­ва. От­рек­шись! А, Петруха? − спросил он у ваньки. − Что скажешь на то?

– На все во­ля Бо­жья, – вздохнул Петруха.

– Вот оно! – тор­же­ст­вую­ще зая­вил Ел­фим. – Сам же го­во­ришь: без во­ли Бо­жи­ей ни один во­лос с го­ло­вы не вы­па­дет! А тут ца­ря с пре­сто­ла свер­зить. Раз­ве та­кое без Бо­га бы­ва­ет? Или не бы­ва­ет? – хит­ро при­щу­рил­ся он.

– Не бы­ва­ет! – со­гла­сил­ся Аким. – У Бо­га на все свой рас­чет и по­ря­док. Вот и попустил Господь смуту и отречение. Чтоб потом лучше стало, после всех испытаний. Он Го­су­да­ря таким манером от дво­рян ото­дви­нул, чтоб они Рас­сею даль­ше не грабили и не мучили. Потому как они никогда на свою руку охулки не положат. То одну вой­ну затеяли, потом другую. А Государь никогда не хотел войны, он решил послушать Григорья Распутина − того самого, старца из села Покровского Тобольской губернии, чтобы русский народ на войне не истреблять направо и налево. Вот тогда дворяне Григорья и убили. Потому как война им нужна, а не народу. И Государь один су­про­тив всех дво­рян остался. А вот теперь настало время, и Гос­подь царя-батюшку под­дер­жал. Сначала спас Государя им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая Алек­сан­д­ро­ви­ча тем, что по­даль­ше от пре­сто­ла ото­дви­нул. Потому как одна гибель от того престола шла. По­том сно­ва вер­нет. А до того Государь плавает и будет плавать в студеном море на белом корабле, который к земле никогда не пристает. А только когда Государь простому народу явиться хочет, тогда корабль причаливает.

Тут му­жи­кам при­нес­ли щи и ка­шу с тре­бу­хой и полштофа водки. Сте­пен­но пе­ре­кре­стив­шись, выпили по стопке и не­то­ро­п­ли­во при­ня­лись за еду, по­сту­ки­вая де­ре­вян­ны­ми лож­ка­ми.

Со­ко­лов зачем-то вы­та­щил из глаз­ни­цы свой про­тез и при­нял­ся по­ли­ро­вать его ру­кавом, осо­бен­но тща­тель­но − чер­ную ра­дуж­ку. Сер­ге­ев мол­ча на­блю­дал, ед­ва удер­жи­вая брезг­ли­вую гри­ма­су и, на­ко­нец, за­го­во­рил.

– Вот ви­ди­те! – с бод­рой уве­рен­но­стью зая­вил он. – Все слы­ша­ли, до­ро­гой кол­ле­га? Вот что на­род го­во­рит! Жив царь. А ее, муд­рость на­род­ную, ни­кто от­ри­цать не мо­жет. На­де­юсь, и вы то­же не станете.

– В чем вы ее уз­ре­ли, мудрость пресловутую? – пре­зри­тель­но бро­сил Со­ко­лов. – В том, что гал­лю­ци­на­ция ца­ря в зи­пу­не хо­дит среди пьяных и дураков? Очевидно, свой­ст­ва здеш­ней си­ву­хи та­ко­вы, что по­сле вто­ро­го ста­ка­на ко­го угод­но уви­деть мож­но. Змея Го­ры­ны­ча, на­при­мер. Или Троц­ко­го с пра­во­слав­ным кре­стом на гру­ди.

И со шлеп­ком загнал про­тез на ме­сто.

– Я все­гда вос­хи­щал­ся ва­шей спо­соб­но­стью уви­деть в бес­спор­ном яв­ле­нии но­вые, спор­ные от­тен­ки, – с легкой обидой про­го­во­рил Сер­ге­ев.

И мед­лен­но и бе­реж­но ог­ла­дил свои аккуратные усы.

Со­ко­лов рав­но­душ­но смот­рел сквозь кол­ле­гу и вдруг вспом­нил, что отец су­деб­но­го сле­до­ва­те­ля Сер­гее­ва был кре­ще­ным ев­ре­ем.

– Тем не ме­нее, – про­дол­жил Сер­ге­ев, – да­же у уче­ных, в ча­ст­но­сти, у зна­ме­ни­то­го ис­сле­до­ва­те­ля рус­ско­го на­род­но­го твор­че­ст­ва профессора Гро­та, на этот счет сфор­му­ли­ро­ван ос­но­во­по­ла­гаю­щий прин­цип: «Лю­бая на­род­ная ле­ген­да име­ет но­ги».

Со­ко­лов ус­мех­нул­ся.

– Про­фес­сор Грот, без­ус­лов­но, прав, – произнес он, – В рам­ках его нау­ки. Вы же сами сказали − легенда, сиречь выдумка. Вот пусть Грот и за­ни­мается сказ­ка­ми, а мы займемся сво­им де­лом. Фак­та­ми. А не дурацкими вы­дум­ка­ми.

Сер­ге­ев по­жал пле­ча­ми и гля­нул в сто­ро­ну бу­фет­ной.

– У ле­ген­ды, ко­то­рую мы сей­час ус­лы­ша­ли, дей­ст­ви­тель­но, есть но­ги, – про­дол­жил Со­ко­лов, – Здесь я со­гла­шусь и с ва­ми, и с про­фес­со­ром Гро­том. Хо­те­лось бы толь­ко уз­нать, ка­кая тварь эти но­ги при­де­ла­ла, а ка­кая за­пус­ти­ла сию бре­дя­ти­ну в свет и за­став­ля­ет ее раз­гу­ли­вать по­всю­ду. На­до же! – фи­зио­но­мия Со­ко­ло­ва злобно пе­ре­ко­си­лась. – Только вообразить: царь с боль­ше­вицкой звез­дой на кар­ту­зе! А?

– На со­боль­ей шап­ке, – уточ­нил Сер­ге­ев.

Со­ко­лов визг­ли­во рас­хо­хо­тал­ся.

– Да хоть на зад­ни­це! – крик­нул он. – Зав­тра ус­лы­шим от этих идио­тов, что Го­су­дарь под крас­ным фла­гом ве­дет в бой вой­ска то­ва­ри­ща Троц­ко­го!

Сер­ге­ев лишь раз­вел руками: ма­ло ли ка­кие ди­ко­ви­ны бы­ва­ют на бе­лом све­те, но они существуют, даже самые невероятные.

От не­об­хо­ди­мо­сти про­дол­жать те­му спас по­ло­вой.

Звяк­нул гра­фин­чик, весь в ле­дя­ной шу­бе, на сто­ле за­пы­ла­ли две та­рел­ки си­бир­ских щей с гус­то руб­ле­ной свек­лой, с ка­пус­той-хря­пой, то есть лис­то­вой, а не ко­чан­ной; с не­пре­мен­ной моз­го­вой ко­стью и с гор­стью не­чи­ще­но­го чес­но­ка. Не­очи­щен­ный чес­нок во щах зи­мой – изо­бре­те­ние си­бир­ских кре­сть­ян, лучшее сред­ст­во от скор­бу­та. Икры и бе­лу­ги все-таки в трактире не ока­за­лось, но по­ло­вой при­нес, помимо стерляди, не два, а четыре ог­ром­ных кус­ка ому­ля.

– А вот мы щец сей­час! – весело заявил сле­до­ва­тель Сер­ге­ев и потер ладони. Взял­ся за гра­фин, от­крыл проб­ку. – Не возражаете, кол­ле­га?

Сле­до­ва­тель Со­ко­лов бла­го­дар­но кив­нул, потом дву­мя паль­ца­ми не­сме­ло взял тя­же­лую гра­не­ную чар­ку на нож­ке и загрустил, гля­дя на густую от хо­ло­да вод­ку. Вздох­нул и чарку по­ста­вил.

– Что-то по­баи­ва­юсь, – при­знал­ся он. – Два дня в же­луд­ке пусто.

– В са­мый раз! – заверил Сергеев. – Одну под щи очень хорошо и полезно. А там по обстоятельствам.

Со­ко­лов сно­ва вздох­нул и сно­ва взял чар­ку.

– Так за что же, Иван Александрович? – нормальным человеческим голосом спро­сил он.

– За встре­чу на­шу, столь не­ожи­дан­ную, как и за­ме­ча­тель­ную!

– Да, – со­гла­сил­ся Со­ко­лов. – Бес­спор­но, сча­ст­ли­вую… Сам Соз­да­тель при­вел вас сю­да ко мне на выручку.

– За­чем же так! – за­про­тес­то­вал Сер­ге­ев. – Сча­ст­ли­вое сте­че­ние. В нуж­ное вре­мя в нуж­ном мес­те. Всегда ра­до­ст­на встре­ча ста­рых од­но­курс­ни­ков. Ведь сту­ден­че­ское брат­ст­во – оно все­мир­но, пре­крас­но. Оно веч­но! – и он спел добрым уютным басом:

Gaudeamus igitur

Juvenus dum sumus![1]

– Нет! – рез­ко пре­рвал его Со­ко­лов.

Ли­цо его пе­ре­ко­си­лось, слов­но у эпилептика, го­ло­ва за­тряс­лась, он не­ожи­дан­но вы­гнул­ся на­зад, и Сер­ге­ев при­встал в ужа­се: «Так у не­го па­ду­чая!»

Но все обош­лось. Со­ко­лов тут же об­мяк, рас­сла­бил­ся и ти­хо про­из­нес:

– Про­сти­те, Иван Александрович… Ли­хо­рад­ка не от­пус­кает... Но с ва­ше­го по­зво­ле­ния, – го­лос его ок­реп, – пред­ла­гаю, прежде всего, вы­пить за на­ше из­бав­ле­ние от боль­ше­ви­ст­ско­го ада!

Сер­ге­ев с го­тов­но­стью за­ки­вал и под­нял чар­ку.

– За пол­ное из­бав­ле­ние!

– Но это ста­нет воз­мож­ным, толь­ко то­гда, ко­гда мы все, рус­ские лю­ди, пой­мем и осоз­на­ем свою ви­ну пе­ред ди­на­сти­ей рос­сий­ской… пе­ред свя­той па­мя­ти му­че­ни­ком Го­су­да­рем Ни­ко­ла­ем Алек­сан­д­ро­ви­чем!

Сер­ге­ев, под­нес­ший уже чар­ку к усам, слег­ка ото­дви­нул ее в сто­ро­ну.

– По­че­му му­че­ни­ком? – удив­лен­ным ше­по­том спро­сил он.

– По­то­му… по­то­му… – пы­тал­ся вы­го­во­рить Со­ко­лов. Он креп­ко, всей ла­до­нью сжи­мал чар­ку за ножку, и вод­ка тряс­лась и пе­ре­ли­ва­лась че­рез край в его та­рел­ку со ща­ми.

«Да хоть бы ты вы­пил, – с до­са­дой по­ду­мал Сер­ге­ев. – Уго­мо­нил­ся бы со сво­им бре­дом. Вот грох­нет­ся сей­час. Что с ним де­лать?»

Он хо­ро­шо пом­нил, что в уни­вер­си­те­те у Со­ко­ло­ва бы­ла стой­кая ре­пу­та­ция по­лу­бе­зум­ца. Не бы­ло у не­го дру­зей, не бы­ло и жен­щин.

– Я по­то­му так за­яв­ляю, – ов­ла­дел со­бой Со­ко­лов, – что у ме­ня иные, со­вер­шен­но иные све­де­ния о Го­су­да­ре им­пе­ра­то­ре.

– И ка­кие же? – осторожно спросил Сер­гее­в.

– Рас­стре­лян Го­су­дарь. Вме­сте со всем сво­им се­мей­ст­вом, – ти­хо про­го­во­рил Со­ко­лов.

– Од­на­ко… – по­ка­чал го­ло­вой Сер­ге­ев. – Ведь вы здесь, ка­жет­ся, не бы­ли по­след­ние пол­го­да и многого не знаете.

– Не был, – под­твер­дил Со­ко­лов. – Да… со­всем не был. Но я…

– Знае­те ли, Ни­ко­лай Алек­сее­вич! – смело пе­ре­бил его Сер­ге­ев. – Что это мы, ей-Бо­гу, как боль­ше­ви­ки на ми­тин­ге! Да­вай­те при­сту­пим, на­ко­нец, к главному. А по­том и к «слу­ша­нию де­ла». По­го­во­рим под­роб­нее. Мне очень ин­те­рес­но ва­ше мне­ние.

– А мне – ва­ше! – не­ожи­дан­но улыб­нул­ся Со­ко­лов, чок­нул­ся с од­но­курс­ни­ком, одним длинным глот­ком осу­шил чар­ку, съел не­сколь­ко ло­жек щей и за­стыл.

– Да! – вдруг произнес он, слов­но во сне. – Имен­но так, а не ина­че…

– Что та­кое? – встре­пе­нул­ся Сер­ге­ев. – Не­хо­ро­шо?

Со­ко­лов при­жму­рил зря­чий глаз и усмехнулся.

– Нет-нет, напротив, Иван Александрович. Мне-то как раз хорошо. Физически. Да и морально. Про­сто мысль при­шла в го­ло­ву од­на, не­ожи­дан­ная... Да­вай­те-ка еще по од­ной!

Щи дое­ли в мол­ча­нии. Со­ко­лов слег­ка опь­я­нел, но при этом жи­вой глаз его ос­та­вал­ся чис­тым и яс­ным, а чер­ный по­крыл­ся пья­ной му­тью.

– По­ве­ри­те ли… – за­го­во­рил он и по­тя­нул­ся к стер­ля­дям.

Но Сер­ге­ев его ос­та­но­вил.

– Я бы ре­ко­мен­до­вал сейчас сна­ча­ла каш­ки, что­бы все ще­ли в же­луд­ке за­ма­зать. А там и стер­ля­док. И омуль еще. А то да­вай­те гу­ся по­тре­бу­ем!

– Гу­ся? На­стоя­ще­го? Жа­ре­но­го? – не­до­вер­чи­во ус­та­вил­ся на не­го Со­ко­лов.

– Гу­ся, целиком всего!

– Я и за­был уже, что в на­шей жиз­ни мо­жет су­ще­ст­во­вать та­кая ка­те­го­рия – жа­ре­ный гусь! То­же ле­ген­да… на но­гах… на ла­пах... лапчатых.

– Не против?

– Нет, но, в са­мом де­ле, вы пра­вы: ка­ша, а по­том уже ос­таль­ное.

− Еще чар­ку? − предложил Сергеев.

Вы­пив, Соколов с удо­воль­ст­ви­ем по­гру­зил лож­ку в мис­ку с гурь­ев­ской ка­шей.

– Да… – чав­кал он. – Сей­час мне уже са­мо­му не ве­рит­ся, что два ме­ся­ца из Пен­зы шел… И все пеш­ком, и все но­ча­ми.

Сер­ге­ев покачал головой.

– Ка­кой ужас! И как толь­ко вы все это вы­не­сли?

– Сам не знаю, – признался сле­до­ва­тель Со­ко­лов. – И не знаю, что даль­ше.

– Все уст­ро­ит­ся, я уве­рен.

Со­ко­лов кив­нул, от­ло­жил лож­ку и ус­мех­нул­ся.

– Зна­ли бы вы, кол­ле­га, что за ка­зус со мной слу­чил­ся в Рас­сте­гае­ве! Не по­ве­ри­те.

– Ну и? – склонился к не­му Сер­ге­ев.

– Шел я но­ча­ми, по­нят­но, – за­го­во­рил Со­ко­лов. – И к ут­ру под Рас­сте­гае­вым на­ткнул­ся на се­но­вал – боль­шой, креп­кий, се­но све­же­вы­су­шен­ное. Тут еще… тут еще…

Он ус­та­вил­ся на блю­до со стер­ля­дью, вы­ло­жен­ной спи­ра­лью, ря­дом воз­вы­шал­ся белужий бок, коп­чен­ный на мож­же­ве­ло­вых вет­ках. Взял нож, от­хва­тил ку­сок ры­бы и жад­но сже­вал.

– Еще был у ме­ня за па­зу­хой ло­моть хле­ба. В од­ной де­рев­не Хри­ста ра­ди по­да­ли. Де­ло уже к середине но­яб­ря. На мне ста­рый, очень во­ню­чий и очень те­п­лый зи­пу­ниш­ко. Лап­ти но­вень­кие – то­же ра­ди Хри­ста. Еще по од­ной?

– Не по­вре­дит? – на вся­кий слу­чай спро­сил Сер­ге­ев.

– Вам? Нис­коль­ко! – ус­мех­нул­ся Со­ко­лов. – Я же вас на­сквозь ви­жу и все­гда ви­дел – с са­мо­го на­ча­ла, еще с пер­во­го кур­са. И пре­крас­но знаю, кто вы есть, кем бы­ли и кем бу­де­те… Еще де­сять та­ких чарок – и да­же они вам не по­вре­дят.

Сер­ге­ев слег­ка по­мор­щил­ся. Вот как – с пер­во­го кур­са и «на­сквозь». Но чар­ки на­пол­нил и чок­нул­ся.

– За­рыл­ся я в се­но. А оно те­п­лое! Как в теплой ванне лежу, та­кое бла­жен­ст­во, – он ух­ва­тил на вил­ку сра­зу два кус­ка стер­ля­ди. – Хо­зя­ин, вид­но, ло­дырь не­сус­вет­ный – то­гда мне по­ду­ма­лось. Се­но не до­су­шил, оно и под­го­ра­ло, отсюда такое те­п­ло. И, знае­те ли, раз­лег­ся я, как па­ди­ша­х на подушках, и про­спал рас­свет. А с рас­све­том хо­зя­ин ме­ня и вы­ко­вы­рял ви­ла­ми…

Он бро­сил ко­рот­кий взгляд на Сер­гее­ва. Тот слу­шал с чрез­вы­чай­ным вни­ма­ни­ем.

– Зна­ли бы вы, кол­ле­га, кем он ока­зал­ся – хо­зя­ин.

– И кто же? – спро­сил Сер­ге­ев, пред­чув­ст­вуя не­ожи­дан­ность.

– Ве­прев Ти­мо­фей Ива­нов.

Следователь Сергеев выпучил глаза.

– Неужели? Тот са­мый?

– Имен­но. Ду­ше­губ. Зна­ме­ни­тая «жерт­ва цар­ско­го ре­жи­ма», как на­звал его гос­по­дин Ке­рен­ский в быт­ность свою ми­ни­ст­ром-пред­се­да­те­лем.

– То­гда Ке­рен­ский был только ми­ни­ст­ром юс­ти­ции, – ма­ши­наль­но уточнил Сер­ге­ев. – А как же по­том?

– А даль­ше…

Это бы­ло очень гром­кое де­ло, от ко­то­ро­го вздрог­ну­ла в свое вре­мя не толь­ко Си­бирь, но и вся Рос­сия. Кре­сть­я­нин Ека­те­рин­бург­ской гу­бер­нии се­ла Рас­сте­гае­ва со­вер­шил пре­сту­п­ле­ние, по­доб­ные ко­то­рым слу­ча­лись и рань­ше в си­бир­ской глу­ши, да и не толь­ко в ней. О них су­да­чи­ли кре­сть­я­не, ино­гда пре­ступ­ни­ка пре­сле­до­ва­ла су­деб­ная власть и до­во­ди­ла его до ка­тор­ги. Но ча­ще власть ими не ин­те­ре­со­ва­лась, осо­бен­но, ес­ли по­доб­ные де­ла про­хо­ди­ли ми­мо га­зет. Цер­ковь от та­ких со­бы­тий дер­жа­лась в сто­ро­не, молчала, и по­то­му преступления, за ко­то­рые са­мым гу­ман­ным на­ка­за­ни­ем мог­ла быть пуб­лич­ная смерт­ная казнь с ко­ле­со­ва­ни­ем, счи­та­лись в сибирской глуши хоть и не­при­ят­ным, но впол­не воз­мож­ным и да­же ес­те­ст­вен­ным яв­ле­ни­ем. Как гром с до­ж­дем. Но, попав в газеты, оно взорвало сознание читающей публики.

Кре­сть­я­нин Ти­мо­фей Ве­прев из­на­си­ло­вал и за­ру­бил то­по­ром пя­те­рых сво­их до­че­рей. На­чал со стар­шей, ко­то­рой бы­ло сем­на­дцать лет, и за­кон­чил шес­ти­лет­ней млад­шей. Из­на­си­ло­вав на гла­зах у всех де­во­чек од­ну и рас­ко­лов ей го­ло­ву ко­лу­ном, он при­ни­мал­ся за дру­гую. Же­не, пы­тав­шей­ся во­рвать­ся в за­ли­тую кро­вью из­бу, где виз­жа­ли и ре­ве­ли обе­зу­мев­шие де­воч­ки, он раз­моз­жил че­реп, она рух­ну­ла на по­ро­ге, а вско­ре все за­тих­ло.

Из со­се­дей одни осо­бен­но не обес­по­ко­ил­ись, другие постарались ничего не услышать. Тем бо­лее что жил Ве­прев на вы­сел­ке, сво­им хо­зяй­ст­вом. Бил он и рань­ше сво­их до кри­ка, но и то­гда, как и сей­час, вле­зать в чу­жие се­мей­ные де­ла ни­кто не хотел.

К ве­че­ру Ве­прев рас­чле­нил все тру­пы и бро­сил свинь­ям. На тре­тий день даль­ний со­сед гнал в лес ко­ро­ву и, про­хо­дя ми­мо ве­прев­ской из­бы, по­ин­те­ре­со­вал­ся у хо­зяи­на, что это его баб не слыш­но.

– Иль сбе­жа­ли ку­да?

– А но и сбе­жа­ли, – рав­но­душ­но от­ве­тил Ве­прев. – Как уш­ли в лес гри­бы драть, так, по­чи­тай, тре­тий день гуляют. Ужо выдеру всех.

– Как бы хо­зя­ин их там не за­драл, – обес­по­кое­но ска­зал со­сед.

– А но и за­драл, – со­гла­сил­ся Ве­прев. – За­драл, долж­но быть, раз не идут. Сами напросились.

Со­сед по­сто­ял, по­смот­рел на не­бо.

– Дож­жить-то на­чи­на­ет?

– А но на­чи­на­ет, – ото­звал­ся Ве­прев, хо­тя на не­бе не бы­ло ни об­лач­ка.

И гля­нул на со­се­да та­ким страш­ным зра­ком, что у му­жи­ка серд­це упа­ло в пят­ки. Не­ми­ло­серд­но на­хле­сты­вая ко­ро­ву хво­ро­сти­ной, он ры­сью по­гнал ее в лес.

И все бы ни­че­го, ти­ши­на, но слу­шок по­полз, что у Ти­мо­фея Ве­пре­ва ба­бы сна­ча­ла ора­ли, а по­том од­на за дру­гой за­тих­ли и про­па­ли на­сов­сем. Не ина­че, как по­ре­шил их хо­зя­ин. И, непонятно как, до­полз слух до Ека­те­рин­бур­га, до ка­ко­го-то шу­ст­ро­го ев­рей­ско­го га­зет­но­го пи­са­ки. Тот появился в Расстегаеве, что-то нанюхал, уехал и тис­нул: «Не­на­сыт­ный Вепрь из Рас­сте­гае­ва!»

Гу­бер­ния со­дрог­ну­лась, в се­ло на­гря­ну­ло след­ст­вие, дол­го всех оп­ра­ши­ва­ли, дол­го ис­ка­ли и ни­че­го не на­шли. Сви­де­те­лей, ко­неч­но, то­же.

− Нет те­ла – нет де­ла, – уны­ло бор­мо­тал су­деб­ный сле­до­ва­тель Со­ко­лов, са­дясь в дрож­ки, как вдруг взгляд его един­ст­вен­но­го гла­за упал на от­кры­тый сви­нар­ник. Его по­ра­зи­ли не ужас­ная грязь и вонь – с дю­жи­ну ог­ром­ных сви­ней топ­та­лись по брю­хо в дерь­ме, – а их не­обыч­но звер­ский вид и хищ­ные взгля­ды, ко­то­рые сви­ньи бро­са­ли на сле­до­ва­те­ля. Еще боль­ше – ка­кое-то стран­ное и страш­ное их сход­ство с хо­зяи­ном. «Буд­то с од­но­го сто­ла жрут», – по­ду­ма­лось ему. Слов­но элек­три­че­ская ис­кра треснула в моз­гу Со­ко­ло­ва. Он со­ско­чил с ко­ля­ски.

При­ка­зал мужикам уб­рать сви­ней из хле­ва и рас­ко­пать его, а по­том чуть ли не ру­ка­ми пе­ре­брать все дерь­мо. Че­рез час об­на­ру­жилась часть ске­ле­ти­ро­ван­ной дет­ской кис­ти, на ко­то­рой со­хра­ни­лись кос­точ­ки че­ты­рех паль­цев.

Ве­прев за­ре­вел на весь лес, зве­ри­ным виз­гом ото­зва­лись сви­ньи. Ду­ше­губ над­ви­нул­ся на Со­ко­ло­ва, вра­щая над го­ло­вой ­пу­до­вым ко­луном. Помощники Соколова ока­за­лись про­вор­нее. В две секунды Ти­мо­фей Ве­прев, ог­лу­шен­ный, но не по­те­ряв­ший окон­ча­тель­но соз­на­ния, ва­лял­ся на зем­ле, скру­чен­ный во­жжа­ми.

Су­деб­ный про­цесс за­тя­нул­ся до бес­ко­неч­но­сти. При­сяж­ные заседатели тре­бо­ва­ли не­оп­ро­вер­жи­мых улик и до­ка­за­тельств, но ни одно их не убеждало. Убедила вы­стро­ен­ная ли­ния за­щи­ты – из столицы ради Вепрева, а на самом деле, ради известности, приехал сам Карабчевский. Глав­ный ар­гу­мент сбивал с ног: Ве­прев ни­ко­гда не со­вер­шил бы ужас­но­го пре­сту­п­ле­ния (ес­ли оно, ра­зу­ме­ет­ся, име­ло ме­сто! Но оно, бес­спор­но, мес­та не име­ло), ес­ли бы он не был столь на­бо­жен. Слишком много религиозного опиума поглотил несчастный Вепрев. Чересчур усерд­но чи­тал Вет­хий За­вет, а там сплошной раз­врат, со­до­мизм и кро­во­сме­ше­ние − по-на­уч­но­му, ин­цест − чуть ли не на ка­ж­дой стра­ни­це.

Свя­щен­ст­во, как все­гда, от­мол­ча­лось, хо­тя ар­гу­мен­ты за­щи­ты бы­ли вопиющим свя­то­тат­ст­вом. Пуб­ли­ка вслед за прес­сой, со­чла, что про­тив та­ко­го, убий­ст­вен­ной си­лы, ар­гу­мен­та по­ста­вить не­че­го. Вы­хо­ди­ло, что под­стре­ка­те­лем к убий­ст­ву ока­за­лось Свя­тое Пи­са­ние. А ес­ли уж всё до­ду­мы­вать до кон­ца, то, определенно, виноват в преступлении сам Гос­подь Бог.

У­хо­дил 1916 год. Тогда уже по­доб­ное на­прав­ле­ние об­ще­ст­вен­но­го мне­ния всем стало ка­заться впол­не ес­те­ст­вен­ным и ни­ко­го не удив­ля­ло. А там на­сту­пил и 1917-й, со­вер­ши­лась «лу­че­зар­ная» Фев­раль­ская ре­во­лю­ция, которая на самом деле была почти такой же кровавой, как и Великая Французская полтора века назад. И, по цир­ку­ля­ру ми­ни­стер­ст­ва юс­ти­ции, подписанного Керенским, Ве­прев и ты­ся­чи та­ких же ду­ше­гу­бов бы­ли ос­во­бо­ж­де­ны, как жерт­вы ца­риз­ма.

Ра­зо­млев на под­го­раю­щем се­не, Со­ко­лов про­спал рассвет. И про­снул­ся толь­ко то­гда, ко­гда по­чув­ст­во­вал, что в гор­ло ему упи­ра­ет­ся что-то хо­лод­ное, же­лез­ное и страш­ное – крестьянские вилы.

Уви­дел он пе­ред со­бой фи­зио­но­мию Ве­пре­ва, за­рос­шую чер­ной во­лос­ней. И решил, что он уже в аду.

Соколова за­тряс­ла круп­ная дрожь, про­тез вы­ва­лил­ся из глазницы, но Ве­прев, пе­ре­хва­тив ви­лы од­ной ру­кой, дру­гой лов­ко под­хва­тил стек­лян­ный глаз и опус­тил себе в кар­ман ар­мя­ка. По­том по­ду­мал и не­ожи­дан­но от­ки­нул ви­лы в сто­ро­ну. Сел на­про­тив Со­ко­ло­ва и мол­ча стал смот­реть на не­го, с удо­воль­ст­ви­ем още­рясь.

– Ну, што, хе-хе, сле­да­тель? Че­го де­лать-то с то­бой та­пе­ри­ча?

Со­ко­лов про­дол­жал тря­стись и вдруг вы­крик­нул:

– Глаз от­дай! Сей­час же!

Ве­прев опе­шил от не­ожи­дан­но­го при­ка­за, по­слуш­но вы­та­щил про­тез из кар­ма­на, об­тер стеклянный ша­рик о шта­ны и по­дал Со­ко­ло­ву. Тот вы­хва­тил протез и креп­ко за­жал в пра­вой ла­до­ни. Соколов ни­как не мог спра­вить­ся с тря­суч­кой, ли­це­вые мыш­цы су­до­рож­но дер­га­лись в раз­ные сто­ро­ны, от­че­го да­же Ве­прев слег­ка оро­бел. Та­ких страш­ных рож ему еще не до­во­ди­лось ви­деть.

И потому душегуб на вся­кий слу­чай чуть ото­дви­нул­ся. По­том сно­ва още­рил­ся.

– И как ты, сле­да­тель, то­гда-то все уга­дал? Пра­виль­но хо­тел ме­ня на ка­тор­гу уг­нать… Дак вишь, я пер­ва жерт­ва цар­ско­го ца­ризь­ма.

– Ду­ше­гу­бец ты, а не жерт­ва! – с не­на­ви­стью крик­нул Со­ко­лов.

Ве­прев ух­мыль­нул­ся и про­дол­жал с лю­бо­пыт­ст­вом рас­смат­ри­вать Со­ко­ло­ва. Так волк гля­дит на за­трав­лен­но­го и вне­зап­но ос­ме­лев­ше­го зай­ца.

– Так что ж, – хмык­нул Ве­прев, – я по­ло­жим, ду­ше­гу­бец, а вы все кто? Луч­ше?

– Не твое со­ба­чье де­ло, луч­ше мы или ху­же, – от­ре­зал злоб­но Со­ко­лов. – Глав­ное, что мы, – лю­ди, а ты – нет.

Ве­прев по­ка­чал го­ло­вой, слов­но в уко­риз­ну, и ска­зал:

– Си­жу вот и не знаю, что ж та­кое со­тво­рить с то­бой, – по­че­сал он чер­ную куд­ла­тую баш­ку. – Сви­ней уж нет, кор­мить не­ко­го. Да и тол­ку с те­бя – вон од­не кос­ти кла­ца­ют. Ни на что ты мне не го­ден. Лад­но… – мах­нул ру­кой. – Иди вон, су­дей­ский. Иди, иди, што зы­ришь на ме­ня! Пу­щаю те­бя. Ты все ж ме­ня до ка­тор­ги не до­вел, хо­тя и шиб­ко по­ста­рал­ся...

Со­ко­лов ос­то­рож­но, бо­ком стал спол­зать к краю се­но­ва­ла.

– По­годь! – вдруг рыкнул Ве­прев. – Шап­чон­ку-то… шап­ку ки­дай сю­да! Те­бе та­кая ни к че­му.

Шап­ка у Со­ко­ло­ва бы­ла хо­ро­шая – из не­блюя[2]. Та­кую от­да­вать не хо­те­лось, но жизнь до­ро­же.

– А но там крас­ные в се­ле. Те­бя за бла­го­род­но­го при­мут, рас­стре­ля­ют. А без шап­чон­ки ты в са­мый раз – голь пе­ре­кат­ная, ни­ко­му не ну­жон.

Со­ко­лов швыр­нул шап­ку в мор­ду Ве­пре­ву, спрыг­нул вниз, под­вер­нул но­гу, взвыл, но под­нял­ся и, хро­мая, по­шел по раз­би­той и за­мерз­шей до­ро­ге к се­лу. И ед­ва до­хро­мал до око­ли­цы, как на­ткнул­ся на двух крас­но­ар­мей­цев.

Он ос­та­но­вил­ся, но­ги по­дог­ну­лись, Со­ко­лов упал, боль­но уда­рив­шись о мерз­лую до­ро­гу. Один из крас­но­ар­мей­цев по­до­шел и мол­ча под­нял его.

– От ко­го скачешь, старый? – спро­сил он. – Ук­рал че­го? Что там у те­бя в ру­ке, по­кажь.

– Г-г-глазной про­тез… г-глаз стек­лян­ный, – ед­ва вы­го­во­рил Со­ко­лов.

– А! – по­нял крас­но­ар­ме­ец, раз­гля­дев пус­тую глаз­ни­цу. – Кто го­нит-то?

Со­ко­лов ог­ля­нул­ся на ху­тор Ве­пре­ва.

– Свинь­ям хо­тел ме­ня скор­мить, – вы­да­вил он из се­бя. – Да го­во­рит, ра­дуй­ся, что сей­час сви­ней нет.

– Кто? Вепрь? – по­до­шел вто­рой крас­но­ар­ме­ец. – Так прав­ду го­во­рят, что он ду­ше­гу­б и всю се­мью свою по­ре­шил?

– Прав­да! Че­ст­ное сло­во! А от ка­ры ушел по­то­му, его Вре­мен­ное пра­ви­тель­ст­во вы­пус­ти­ло на сво­бо­ду… Бла­го­да­ри Бо­га, го­во­рит, что нет сей­час сви­ней… – по­вто­рил он.

– А ну-ка, Гри­го­рий, за мной! – ско­ман­до­вал стар­ший. – А ты иди, старик, иди, – ска­зал он Со­ко­ло­ву. – Не бой­ся. Он ни­ко­го боль­ше не тро­нет.

Со­ко­лов еще не вы­шел из се­ла, как ус­лы­шал за спи­ной два вы­стре­ла. Ог­ля­нул­ся и уви­дел, как над до­мом Ве­пре­ва сна­ча­ла под­нял­ся не­боль­шой ды­мок, по­том гу­ще и чер­нее и, на­ко­нец, по кры­ше из дран­ки за­бе­га­ли си­не­ва­то-жел­тые ог­ни.

[1] Так будем пить и веселиться, пока молоды! (лат.). Международный студенческий фильм.

[2] Детеныш северного оленя.

Следователь Н.А. Соколов, пришедший в Екатеринбург в одежде крестьянина и в чужой шапке (собственную у него отобрал Тимофей Вепрев).

Неожиданно боль в но­ге от­пус­ти­ла, и Соколов лег­ко пошел на вос­ток. Так он шагал весь день. По­том половину ­но­чи про­би­рал­ся сы­рым хо­лод­ным ле­сом, под ут­ро вы­шел в по­ле и шел, по­ка не ут­кнул­ся в оди­ноч­ный стог. За­рыл­ся в не­го и про­спал до ве­че­ра. Про­снув­шись, об­на­ру­жил, что ни­как не мо­жет раз­жать пра­вую ла­донь с протезом. По­сте­пен­но су­до­ро­га растаяла и от­пус­ти­ла.

– Так-то вот, коллега, – за­клю­чил быв­ший су­деб­ный сле­до­ва­тель пен­зен­ско­го су­да. И не до­жи­да­ясь при­гла­ше­ния, сам на­пол­нил обе чар­ки. – Не воз­ра­жае­те?

– Нис­коль­ко! – встре­пе­нул­ся Сер­ге­ев. – С удо­воль­ст­ви­ем! Толь­ко вот… – по­раз­мыс­лил он. – Ве­прев вро­де бы рас­ка­ял­ся, вас по­ща­дил. За что же крас­ные его так? Сво­ло­чи эти боль­ше­ви­ки, что и го­во­рить!

Со­ко­лов по­тро­гал стеклянный чер­ный глаз, по­том не­сколь­ко раз сжал и раз­жал паль­цы пра­вой ру­ки, слов­но про­ве­ряя, сра­бо­та­ют ли. Вздох­нул.

– Мо­жет, они и ху­же, чем сво­ло­чи, – про­из­нес Со­ко­лов. – Но я не стал бы ут­вер­ждать, что Ве­прев рас­ка­ял­ся. И что он лучше их. На­де­юсь, вы про­сто по­шу­ти­ли.

Со­ко­лов взял­ся за гра­фин – там ос­та­ва­лось толь­ко на две пор­ции.

– Ну, все! – зая­вил он. – Да­вай­те по по­след­ней. Пред­ла­гаю – за здо­ро­вье Вер­хов­но­го! Я очень на не­го на­де­юсь, – ти­хо при­ба­вил он.

– Да! – подхватил Сер­ге­ев. – За здо­ро­вье его высокопре­вос­хо­ди­тель­ст­ва Вер­хов­но­го пра­ви­те­ля Си­би­ри и всей России!

Вы­пи­ли.

– А что фронт? – впол­го­ло­са спро­сил Со­ко­лов, дое­дая ку­сок стер­ля­ди.

– Фронт сто­ит креп­ко! – за­ве­рил Сер­ге­ев. – К вес­не бу­дем в Мо­ск­ве.

– Хо­ро­шо бы! – по­ежил­ся Со­ко­лов. – А что, под­ход к ад­ми­ра­лу имее­те?

– Най­дем, – об­на­де­жил Сер­ге­ев.

– Он мне очень ну­жен, – вздох­нул Со­ко­лов.

Он по­тя­нул­ся за по­след­ней стер­ля­дью, и тут ему на пле­чо лег­ла чья-то тя­же­лая ру­ка. Со­ко­лов под­нял го­ло­ву.

Ря­дом с ним сто­ял рослый штаб-рот­мистр, чуть по­одаль − два сол­да­та в фор­ме ав­стро-вен­гер­ской ар­мии. Один уса­тый, дру­гой, по­мо­ло­же, бри­тый. «Че­хи», – до­га­дал­ся сле­до­ва­тель.

– Це – той! – ткнул в сто­ро­ну Со­ко­ло­ва паль­цем один из че­хов. – Он ца­ря сла­вил и же­ну им­пе­ра­то­ра. Ца­рист!

– Этот? – пе­ре­спро­сил рот­мистр, креп­че сжал пле­чо Со­ко­ло­ва, трях­нул, по­чув­ст­во­вал под ар­мя­ком пле­че­вую кость – хо­дя­чий ске­лет, а не че­ло­век. Офи­це­ру, вид­но, по­нра­ви­лось, и он встрях­нул силь­нее.

– Однако… по­зволь­те, господа! – Сер­ге­ев бы­ло под­нял­ся, штаб-рот­мистр не­за­мет­ным тыч­ком уса­дил его на ме­сто.

– Гос­по­да? – при­щу­рив­шись, пе­ре­спро­сил штаб-рот­мистр. И по­вто­рил на­рас­пев: – Га-а-с-па-а-да-а?

– Или… да… гра­ж­да­не! Как ко­му нра­вит­ся.

– А мо­жет, то­ва­ри­щи? – вкрад­чи­во спросил рот­мистр.

Взгляд Сер­гее­ва ме­тал­ся от Со­ко­ло­ва к рот­ми­ст­ру и об­рат­но. Офицер уб­рал ру­ку с пле­ча, и сле­до­ва­тель сжал­ся, гля­дя на не­го ис­под­ло­бья.

Штаб-рот­мистр взял со сто­ла со­ко­лов­ский кар­туз, рва­нул его, за­тре­ща­ли нит­ки, от­ле­тел в сто­ро­ну ко­зы­рек.

– Боль­ше­ви­ст­ский агент? – спро­сил он, ощу­пы­вая кар­туз. – До­не­се­ния пря­чешь? Не­сешь? Боль­ше­вик? Да?

– Он есть ца­рист! – вме­шал­ся уса­тый чех.

– Аре­сто­вать! – рявк­нул штаб-рот­мистр. – В контр­раз­вед­ку! Но сначала в комендатуру.

– По­зволь­те, позвольте! – за­хло­по­тал Сер­ге­ев. – Уве­ряю вас!.. Пе­ред ва­ми сле­до­ва­тель пен­зен­ско­го ок­руж­но­го су­да Со­ко­лов… Ни­ко­лай Алек­сее­вич! Я ру­ча­юсь! Он – лич­ность из­вест­ная! Пре­дан­ная всей ду­шой…

– Ко­му? – брезг­ли­во по­ин­те­ре­со­вал­ся штаб-рот­мистр. – Быв­ше­му ца­рю?

– Ца­рист, ца­рист! – за­го­во­ри­ли че­хи.

– Ка­ко­му ца­рю! – воскликнул Сер­ге­ев. – Он Вер­хов­но­му пре­дан! Вер­хов­но­му пра­ви­те­лю России и Си­би­ри!.. Сейчас пили здоровье высокопревосходительства!..

– Нет! – от­ре­зал штаб-рот­мистр. – Я его опо­знал! Это быв­ший эсер Со­ко­лов­ский. Те­перь боль­ше­ви­ст­ский агент. Дав­но за ним охо­чусь.

Со­ко­лов по­вел взгля­дом во­круг и уви­дел ух­мы­ляю­щую­ся ро­жу по­ло­во­го. Че­хи ста­ли по обе сто­ро­ны его, один слег­ка толк­нул в спи­ну, дру­гой на­хло­бу­чил ему на го­ло­ву кар­туз с ото­рван­ным козырьком.

– Пшел!

Со­ко­лов, про­дол­жая ози­рать­ся, встре­тил­ся взгля­дом с Сер­гее­вым.

– Уве­ряю… – в стра­хе лепетал Сер­ге­ев рот­ми­ст­ру. – Ошиб­ка…

– Ошиб­ка бу­дет, – вдруг ше­по­том бы­ст­ро ска­зал ему офи­цер, – ес­ли вы станете лезть, ку­да не сле­ду­ет, гос­по­дин Сер­ге­ев… Не лезь­те, ес­ли хо­ти­те, что­бы я гос­по­ди­на сле­до­ва­те­ля до­вел до нашего на­чаль­ст­ва жи­вым и со­юз­нич­ки не рас­стре­ля­ли его по до­ро­ге.

Со­ко­лов ко­рот­ко кив­нул Сер­гее­ву и шаг­нул впе­ред.