5. Боевые будни легионеров

Боевые будни чехословацкого легиона в Сибири.
ОФИЦИАНТ поставил на стол на стол графинчик монастырской водки, блюдо маринованной тонко нарезанной стерлядки, обложенной синим остро-сладким лучком. Когда перешли к чаю, принёс деревянное блюдо с горячими сдобными булочками.
– Настоящие?–строго поинтересовался доктор Деревенько.
– Иных не бывает! – заверил официант.
– Да как же они из Москвы сюда попали? Ленин, что ли, вам прислал? Или главный чекист товарищ Дзержинский?
– Нет, конечно, сударь. Испекаем у нас же. Потому и на вывеске написано: «как из Москвы», а не «из Москвы».
–Хитрецы, нечего сказать! А рецепт филипповский? – продолжал допытываться доктор. – Или как у Филиппова?
–Уж не сомневайтесь, ваша милость. Рецепт подлинный, московский.
– Значит, булки у вас с тараканами, – опечалился доктор.
Официант в ужасе отшатнулся:
– Отчего же вы, сударь, этакое говорите? И себя огорчаете, и нас обижаете! Изюм это, самый настоящий изюм – из Персии! Приглашаю вас на кухню и даже на склад посмотреть и убедиться. Извольте.
Доктор Деревенько расхохотался. И спросил у Волкова с Чемодуровым:
– Знаете, конечно, как появились филипповские булочки?
Не знали.
– При окаянном самодержавии, – начал Деревенько, – за качеством продовольствия и за ценами – чтоб лезли не вверх, а только вниз – следили городовые. Однажды в булочную Ивана Филиппова, которая на Тверской, явился околоточный и потащил хозяина в участок. А там на столе начальника лежит его, Филиппова, булка, сдобная, еще горячая. Только вот торчит из булки чёрный запечённый таракан.
– Тараканами людей кормишь, мерзавец? – загремел квартальный. – Сейчас же тебя в холодную на пару месяцев.
У Филиппова была только секунда на размышление.
– Где вы таракана увидели, ваше благородие? – обиделся он – да так натурально обиделся. – Изюминка это!
И не успел квартальный слова сказать, как Филиппов выковырнул таракана из булки и съел.
– Вкусная, сладкая изюминка. Напрасно вы отказались.
– И с каких же пор ты печёшь булки с изюмом?
– С сегодняшнего утра. Сейчас пришлю вам свеженьких к чаю, на пробу.
Примчался Иван Филиппов к себе и приказал весь изюм, какой только найдётся, немедленно высыпать в чан с тестом и послал купить еще. Так что замечательными булочками мы обязаны безымянному московскому таракану.
– И смекалке булочника, – добавил Волков.
На всякий случай внимательно осмотрев свою булочку, Чемодуров спросил доктора:
– А что, Владимир Николаевич, разузнал уже капитан Малиновский о семье государя что-нибудь? Вам известно? Куда их вывезли?
Деревенько неторопливо набил трубку, раскурил её и сказал неторопливо:
– Ничего толком не известно. Главное, нет следователя. Точнее, есть – Наметкин Алексей Павлович. Но приступать не желает. Упёрся, требует официальную бумагу – постановление прокурора. Так, дескать, по закону положено.
– По какому?– осведомился Волков.– По старому? Не действующему?
– Так ведь нового нет и когда еще будет. Но не в законе дело. Тут другое. Прокурор уже назначен новой властью, некто Иорданский, но предписание на розыск не даёт.
– Отчего же, интересно?
– Я знаю, отчего, – загадочно сказал Чемодуров.
– Так-так?– удивился Волков.– Что же вы знаете такого, что неизвестно нам, простым смертным?
– Оттого, что расследовать нечего! Сколько еще повторять? Что тут искать? Ежели что искать, то не здесь.
– Я всегда... – обратился Деревенько к Волкову. – Я всегда завидовал людям, у которых ни в чём нет сомнения. Вот и прокурор: ещё следствия не провёл, но заявляет, что никакого расстрела в ипатьевском доме не было, а так – пьеса поставлена большевиками. Дескать, чтобы заткнуть рты болтунам и мстителям, которые очень хотят палачами Романовых выступить. Тем временем, семью большевики куда-то вывезли, как договорились с немцами. «В надёжное место», как они объявили.
– Минутку, – сказал Волков. – Так ведь они объявили также о казни государя. Точно так же – официально! Документ напечатали в газетах.
– Ну и что – официальный? – рассердился Чемодуров. – Когда им надо, они какой угодно официальный документ состряпают – такая публика! Сколько можно твердить эту гадость – «расстреляли царя»!
И запыхтел возмущённо.
– И все-таки, есть что-нибудь достоверное, Владимир Николаевич? – спросил Волков.
– Почти ничего. Два-три факта.
И он рассказал, что несколько дней назад в комендатуру явился некий поручик Шереметьевский. Спасаясь от красных, он прятался в глухой лесной деревушке, а когда пришли слухи, что белые и чехословаки идут на Екатеринбург и скоро будут, двинулся сюда.
Около деревни Коптяки, у заброшенной старательской шахты в урочище Четырёх Братьев поручик наткнулся на группу крестьян, измученных, взволнованных и растерянных. При виде офицера с погонами, мужики сначала поколебались, но заговорили с ним. Познакомились. Убедившись, что Шереметьевский – не переодетый красный, рассказали ему о своих находках возле шахты.
Местные называют шахту Ганина Яма, так как рядом с ней расположено мелкое затхлое озерцо. В нём еще лет пятьдесят назад старатели промывали золотоносную породу.
С 17 по 20 июля большая лесная территория вокруг урочища Четырёх Братьев была плотно оцеплена красноармейцами. Перекрыли и дорогу от деревни Коптяки на Екатеринбург. Как раз местные крестьяне везли на городской рынок молоко, творог, кур, гусей, масло, яйца, свежие овощи. У железнодорожного переезда номер 184 скопились десятка два телег, остановились, и верховые и пешие, и даже четыре грузовых автомобиля.
Несколько часов люди терпеливо ждали. Но постепенно толпа увеличивалась, народ осмелел и стал требовать проезд. Особенно те, у кого начало скисать молоко. Но охрана не дрогнула. Сначала объясняли, что в лесу бродит диверсионный отряд белочехов, который проник сюда взрывать мосты, железные дороги, водопровод и электростанции. Однако самые смелые не успокоились, потребовали сюда красных командиров. А когда те явились и повторили историю о диверсантах, мужики попытались прорвать заслон.
Красноармейцы ответили стрельбой в воздух. Поднялась паника, несколько подвод развернулись и отправились назад, Но большинство, повозмущавшись, постепенно успокоились и смирились. Особенно после того, как красный командир пообещал, что заслон может быть снят в любую минуту, хотя у него самого уверенности в том нет.
Постепенно у переезда составился временный бивуак. Задымили костры, бабы с котелками и вёдрами потянулись к ручью за водой. Запахло гречневой кашей, толокном, овсяным киселём. Нашлись у мужичков шкалики, припасённые для окончания ярмарки.
Однако несколько коптяковских – Николай Панин, Михаил Бабинов, Павел и Михаил Алфёровы, Николай и Александр Логуновы – решили обойти охрану лесом. Дело вышло не простое: оцепление оказалось плотным, в несколько рядов. Через один ряд крестьяне сумели пройти, а назад уже никак. Красноармейцы, похоже, были давно без смены, – стояли обозлённые, в разговоры с мужиками не вступали, а сразу стреляли в них поверх голов или совсем близко. Одна пуля попала Алфёрову в каблук сапога. Обошлось, ногу не задело.
Так, оказавшись внутри оцепления, мужики бродили в лесу почти сутки. Ночью в глубине леса увидели огонь. Подошли ближе – огромный кострище горел на открытой поляне около Ганиной Ямы. Мелькали в свете огня люди, и ужасающим смрадом несло оттуда – смесью горелой шерсти, мяса, костей. И ещё был запах чего-то незнакомого, химического, едкого, отчего слезились глаза.
Над низким тёмно-красным огнём медленно поднимался дым – чёрный, жирный и тяжёлый, разнося вокруг удушливую обморочную вонь. С десяток солдат и рабочих с черными от копоти лицами подбрасывали в огонь сухой валежник, сыпали в него вёдрами древесный уголь, видимо, с ближайшей углежогни. Зачем-то бросали в огонь куски крупно рубленого мяса – так сначала показалось мужикам, засевшим в кустах. Поливали огонь керосином и еще какой-то жидкостью из керамических кувшинов – от неё огонь вспыхивал, словно взрывался белым и жарким, так что больно было на него смотреть.
Командовал здесь высокий рабочий с длинными темными патлами до плеч. В нём Арефьев признал известного Петьку Ермакова, большевицкого комиссара из Верх-Исетска.
Мужики всё никак не могли понять, что же такое ермаковцы жгут или пережигают, да еще под такой плотной охраной. Как вдруг в один момент сомнения сменились ужасом, когда Ермаков поднял с земли за волосы человеческую голову, удержал и произнёс короткую речь. Ермаков швырнул голову костёр, приказал плеснуть на неё керосина и жидкости из кувшина. Голова вспыхнула оранжево-белым шаром и затрепетала десятками огненных лоскутов.
– Спаси и помилуй, Пресвятая Богородице! – ахнул Михаил Алфёров.
Он узнал, чья это была голова. Еще полтора года назад портреты её хозяина были в каждом присутствии, в земствах, школах, больницах, а также по домам у многих крестьян – картинки, вырезанные из журналов «Нива» или «Огонёк».
Неведомая мощная сила подняла его из кустов и бросила в лес.
– Бежим, братцы, пока живы! – сдавленно крикнул он, давая ходу.
Паника всегда быстрее размышления, и мужики все, гурьбой, без мысли рванули за Алфёровым. И бежали, и продирались сквозь чащобу, пока подгибаться и заплетаться стали ноги и дыхание кончилось.
На маленькой полянке все, мокрые, повалились на траву без сил. Отдышались
– Ты что, Миняй, спужался и нас всех тряхнул? Лешего, что ль, увидел? Или беса?
– Кабы беса… непослушными губами выговорил Михаил Алфёров. – Рад был бы и не бёг…
– Тогда чего поднял всех, брательник? – спросил Павел Алфёров.
Теперь удивился Михаил.
– Да неужто, братцы, вы ничего не разглядели?
– А что надо было разглядеть?
– Да Петька Ермаков, патлатый, что такое в кострище кидал и керосином заливал?
– Петька? Узел какой-то с тряпьём кинул, – уверенно сказал Николай Панин.
– Не, не узел, – возразил Михаил Бабинов. – Голову свиную. Или телячью. Ну и вони было!
Свиную? Телячью? – вскинулся Михаил Алфёров. – А что они там пожгли, и углём присыпали, керосин лили и гадость ядовитую?
– Кислота серная, – заявил Александр Логунов.
– А с чего ты взял?
– Уж мне-то не знать, – хмыкнул Логунов.
Конечно, Логунов знал, что говорил: кузнец всё-таки, и на заводе каждую зиму подрабатывает.
– Так что он там жёг, по-твоему? – не отступал Михаил Алфёров.
– Падаль сжигали, – заявил Логунов.
– Ночью?
– А заразная? – возразил Логунов. – Язва могла быть. Тут при народе нельзя. Испуг, да и опасно.
– Язва… падаль… – исподлобья оглядел всех Михаил Алфёров. – А голову человеческую? Царя Николки голову? Её Петька и кинул, и кислоту лил. Было же объявление, что Николку большевики расстреляли. Значит, там, у Ганиной Ямы, они и жгут его, чтоб могилу никто не искал. Да неужто никто не разглядел?
Но и в самом деле, никто человеческую, тем более царскую голову не разглядел.
– Да вы что, мужики? – возмутился Михаил. – Ослепли, что ль, все сразу? Или разуму в одночас лишились?
– На такие слова мужики обиделись.
– Ты, Миняй, говори да не заговаривайся, – упрекнул его старший Бабинов. – Видано ли – всё обчество без разума, один он разумный! Бахарь[1] выискался!..
Но чем больше убеждал мужиков Михаил, тем меньше верили товарищи и под конец засыпали насмешками. Тогда и сам Алфёров засомневался, а потом и осознал: да, приблазнилась ему царская голова, и было с чего. Столько времени в лесу на ногах, от усталости все валились, да и страх натолкнуться на охрану. И ни маковой росинки во рту – шутка ли. И не такие страховища могли привидеться, да миловал Господь.
К утру они лесом пошли в сторону Коптяков и обнаружили, что везде пусто, ни одного заслона. Ушли солдаты. И невольно потянулись мужики к Четырём Братьям, не сговариваясь, и вышли снова к Ганиной Яме.
К своему удивлению, они не обнаружили следов кострища. Полянка оказалась прибранной и чистой. Была засыпана свежей глиной и аккуратно притоптана вся обширная площадка перед шахтным стволом.
С краю полянки мужики обнаружили следы ещё двух костров, гораздо меньших. Разворошив смешанную с пеплом землю, крестьяне нашли куски полуобгоревших тряпок – явно от разрезанной или разрубленной одежды. Откопали пуговицы, петли и крючки, похоже, от женских платьев и корсетов. А главное, обнаружили несколько очень дорогих вещей...
– Каких вещей? – вскрикнул Чемодуров – он часто дышал и обливался потом. – Что нашли, сколько?
– Этого, увы, я сказать не в состоянии, – ответил доктор Деревенько. – Не видел, да и крестьян не слышал. Всё со слов капитана Малиновского. Потому-то вам, Терентий Иванович, вместе с господином Волковым всенепременнейше надо эти находки осмотреть.
Разлили последний чай.
– Так что же нас ждёт? – спросил Волков. – Как вы считаете, Владимир Николаевич?
– Сейчас? В настоящий момент?
– Вообще. В будущем.
– Подождём, пока Гайда с Деникиным и Колчаком войдут в Москву. Только…
– Только – что?
Неторопливо доктор вложил в трубку три щепотки кнастера, прижал табак пальцем, зажёг шведскую спичку, прикурил и отогнал ладонью серный дым, уступивший душистому трубочному дыму.
– Собственно, мы с вами уже касались этого момента… – начал Деревенько. – Вы можете со мной не согласиться. Но мои долгие наблюдения человека, не зашоренного партийным догмами и глупостями, привели меня к твёрдому и, прямо скажу, нехорошему выводу. Для стран Антанты альянс Центральных держав – не единственный противник. Немцы, австрийцы, турки, болгары – противник явный. Но есть еще один – скрытый, до поры до времени. Антанта о нем вслух специально не говорит, чтобы не спугнуть раньше времени. Этот, их второй противник, наивный неудачник и простак, до последнего момента не должен догадываться, что давно предназначен для съедения. И воюет с ним Антанта из-за угла, под покровом ночи, притворяясь другом, и тем страшнее её удары.
Чем дальше доктор говорил, тем мрачнее становился Волков и скучнее Чемодуров.
– Кажется, и я начинаю догадываться… – произнес Волков.
– Пока наши белые, красные, зелёные и еще там какие умники воюют друг другом или в носу ковыряются, наши лучшие друзья, и любимые союзники из Антанты не спят – режут империю, как торт, на части. Немцы, не без участия еще Временного правительства, соорудили неслыханную раньше «республику» Украина, откуда они выкачивают продовольствие и уголь. Англичане соорудили «независимое государство» Азербайджан, они же – Северо-Западную «республику» на месте Архангельской губернии и Мурмана. Французы сочинили Таврическую «республику», а заодно и Крымскую. Американцы с японцами желают пообедать Сибирью и Дальним Востоком. Целиком Россию проглотить никак, а по частям – пожалуйста, очень даже просто…
С улицы донёсся топот, потом крики. Где-то зазвенело выбитое стекло.
– Что? – дёрнулся Чемодуров. – Что горит?
– Цирк приехал? – спросил Волков официанта.
Официант покачал головой.
– Да уж так, сударь, цирк... Только совсем невесёлый цирк, плохой. Уже третий день показывают.
– Надо бы и нам посмотреть, – сказал Волков.
– Я бы не стал…
Доктор положил на стол громадную «сибирку» в десять тысяч рублей.
– Достаточно? Сдачу себе оставь, любезный.
Официант поклонился: